Читать интересную книгу Стихи и эссе - Ингер Кристенсен

проявления, повторить цветущий распад.

Это вернулось к себе самому. Пришло постоять само за себя. Эволюционировало из некой массы и достигло единственного в своём роде. Описало развитие и достигло самим собой описанного проявления. Преследовало себя и случайно нашло само себя. Как нечто само собой разумеющееся. Пришло держать ответ за себя. И может начать [работать] само на себя. Экспериментировать с рядами отдельно стоящих, свободно парящих проявлений. Иногда с непосредственно плавающими проявлениями. Сновидящее. В другом мире. Заключать в себе себя. Это было то (Это), что было необходимо. Необходимо сейчас. Это, наконец, заставляет самого себя сделать что-то другое. Принуждает себя играть роль, роль кого-то другого, кроме самого себя. Как само собой разумеющееся. Заключать в себе себя как чужого, но вести себя подобно чужому для всего возможного другого, кроме себя самого. Чуждое и враждебное, постороннее. И понимающее, то есть принимающее твою сторону. Наконец, имеющее глаза на голове и озирающееся вокруг. Относящееся свободно, нпрм., к миру камней, к царству растений, к воздуху, к воде и к своему собственному миру. Как к другому миру. Наконец-то. Может стоять на своих ногах и уйти от своей собственной смерти. Совершенно свободно. Хотя никогда не совершенно свободно. Всегда как часть преображения, дорогой ценой. С такой совершенной интуицией, как может только животное проигрывать свою смертность. Со всей страстью. Забывая себя. В погоне за всем возможным другим, кроме самого себя. Забывая свою смерть. Продолжая убивать. Всё, что можно. Кормясь этим. Питаясь смертью кого-то другого. Опорожняясь ей. Притворяться, что это просто что-то так выглядит. Когда-нибудь. И в другом мире.

Это максимально упорядочивается. В своём собственном мире. Координирует, субординирует, надординирует. Как будто речь о системе. Антецеденты и постпозитивы. Как будто речь о центре. Это речь о подвижных вставках, случайных скобках, о той именно степени раздражимости, что называется жизнью. И которая движется дальше. Выставляет себя напоказ, прикасается и испытывает прикосновения. Которая ведёт себя от амёбы к амёбе. Преследует случайные проявления, чтобы поймать индивидуальность: специфический круглый вакуоль, специфическую однородную плазму, странным образом раздвоенный энергетический центр, или в сумме: специфическую форму жизни, которая постоянно систематизирует своё бессилие: образует жгутиковые камеры, кремнистые спикулы, геммулы. Заключает несколько уровней симметрии в пределах одной медузы. Просто чтобы умирать и умирать.

Просто чтобы перемещаться между здесь и там. Просто чтобы начать производить то ли иное. Производить ряды совершенно одинаковых, совершенно свободных индивидов, что движутся, просто чтобы перемещаться между здесь и там. Но никогда не совершенно свободно. Просто чтобы всегда опять и опять вводить в действие видимость. Сохраняя жизнь в форме. Размножаясь[10]. Сохраняя смерть бесформенной. За пределами фиктивной формы. Всегда так опрометчиво прикрываясь забвением. Всегда тайно оставаясь в живых между здесь и там. Как будто речь о бесконечной протяжённости. Речь о точке перенаселённости. Всегда там, где смерть работает под прикрытием. Хотя никогда не совершенно прикрытая. Никогда не открывая раковину мидии, позволяя мягкому Это исчезнуть. Под покровом.

Как будто мягкое Это, это мягко исчезающее, бесформенное, в химическом сне, утихомиренное забвение было единственное. Это. Было единственное. Это. Как будто вот это и это и это было меньше, чем Это. Как будто даже устойчивые выражения, стандартные обороты, меньше, чем это невыразительное, поддающееся Это. Как будто жизнь меньше, чем смерть. Да, меньше. Жизнь, которая больше, – это по определению смерть. Может снять маску и повторить: жизнь есть смерть. Так что пусть жизнь идёт своим чередом. Опять и опять формируя свои формы, чтобы достичь более плотной бесформенности, повторяя формирующую фо́рмальность. Фо́рмальное различие между морскими звёздами и змеехвостками; морскими огурцами и морскими лилиями, трематодами, гребневиками, коловратками, плеченогими – листоногими – усоногими, повторяя чисто фо́рмальное различие между раками и бабочками, пауками и блохами.

Повторяя: головохордовые – личиночнохордовые – мшанки, смерть, круглоротые – скаты – пластиножаберные рыбы, исчезающие, земноводные, змеи, мягко исчезающие, бесформенные, ящерицы – вараны – птеродактили, утихомиренные в глубоком химическом сне. Есть Это единственное. Забвение есть единственное Это. Паутина, скомканная ветром, пыль, что улетает, отступая, окрашивая крылья бабочки в серый, в цвет придавленной землёй, увядшей от холода улитки, жуки – кузнечики, они сгорают, рыба сохнет на солнце, мёрзнет во льду, устойчивые выражения, которые вырываются, трепещут, превращаются в пыль, на ощупь ищут форму, находят случайным образом, нпрм., нечто бесформенное, это место в непрестанном движении между жизнью и смертью, то место, где, невыраженное в невыразительном, находит однако своё выражение. Несвязанно. И поэтому действительно щемяще-нежно.

Столь же свободно, как только конфликт может свободно формулировать свою стабильную модель. И потому даже шемяще-нежно, настолько ощутимо, как только жизнь может формулировать свою продолжительность, своё единственное движение. Птица взлетает эмпирически. Стая следует за ней наугад. Машет крыльями, выставляет себя напоказ. Перемещает и перемещается. Как будто речь о свободе. Но дело и идёт о свободе: птица, которая взлетает, стаи, что следуют за ней, ни более ни менее, крылья, что несут её между здесь и там так свободно в принудительном воздухе. Именно что никогда не совершенно свободно, всегда в принудительной конфигурации, спешат, чтобы в конце концов упасть и исчезнуть. Птица, что падает, стая, что следует за ней. Со всей страстью. В лавине жизни, той жизни, что, будучи сорвана и отброшена в преходящем, формируется спеша в бесформенное Это. Просто чтобы сказать: жила́.

На границе, в бесконечно исчезающем пространстве между движением и изолированным состоянием покоя, в скрытых переходах между жизнью и смертью, в Этом, преходящее организует свой непокой, распределяет функции, развивает органы, системы, ткани и скелеты, обостряет свой опыт и повторяет закреплённое проявление, существующий порядок. Функционирует, потому что Это функционирует или что-то другое может функционировать или потому, что другое функционирует, сохраняя свои невозможные, а со временем осознанно тщетные попытки уйти, величественно дистанцироваться от своей собственной смерти, выжить и остаться на неопределённое время между здесь и там. Как будто есть от чего уходить. Как будто существует не-жизнь, которая не есть смерть. Как будто человеческое не есть человеческое. Нпрм.

Некий мир пришёл в этот мир в этом мире. Сжатый мир, окаменевшая перспектива, непроходимый фиксированный смысл, так хорошо поддерживаемый, с бетонными фундаментами, стальными конструкциями, с укреплёнными сваркой массивными блоками, колоссальными конфигурациями, затвердевшими в иллюзиях выспренних выражений, пришёл в мир, упорядочил себя – установил себя – нашёл себе место, город, стандартизированный хаос, с упорядоченными видимостями.

В некотором смысле город – это масса. Такая пористая масса. Глыба с кавернами и трещинами, с дырами, шахтами, путепроводами и трубами,