Наконец, все выстроились, и на миг установилась тишина — поэтому звук распахнувшихся дверей показался особенно громким. Я повернула голову и застыла.
В зал вошла Алекто, но узнала я ее лишь по плетущемуся позади с мрачным видом Каутину.
Ее волосы, лишь чуть подколотые спереди, падали ало-рыжей волной на спину, блестя в свете вновь зажженных огней. А фигуру облегало блио из бордового бархата — цвет рода Рогира, настолько нестерпимо яркое, что резало глаза. Казалось, что она объята пламенем.
Алекто тоже замерла, нервно комкая пальцами подол и оглядывая собравшихся немного робким и вместе с тем счастливым взглядом.
Я почувствовала, как на смену холоду внутри закипает ярость. Повернувшись к Каутину, впилась в него взглядом. Тот перехватил его и тотчас отвел глаза.
Музыканты тем временем положили пальцы на струны и приладили к ним смычки, приготовившись аккомпанировать танцам. Но все же многие взгляды были прикованы к Алекто, пока она шла в мою сторону.
— Как вы посмели? — прошипела я, когда она встала передо мной.
* * *
Алекто сходила с ума от волнения. Пальцы тряслись, когда она затягивала последние стежки под хмурым взглядом Каутина.
— Не смотри на меня так.
— Ты не должна была этого делать, и сама это знаешь.
— Я ничего не должна, — всплеснула рукой с иголкой она. — Только сидеть в углу, закрыв рот. А потом мы уедем обратно в замок и продолжим ту жизнь, которую вели.
— Не вижу ничего плохого в нашей жизни.
— Потому что ты не почти шестнадцатилетняя девушка, которая должна сама позаботиться о своей будущности.
— Когда наступит срок, родители сами подберут тебе достойного жениха, это не твоя забота.
— Кого-то вроде сэра Эртона?
— Не вижу ничего недостойного в сэре Эртоне.
— А я не вижу в нем ничего, кроме вечно зевающего рта и костюмов с плеча дедов полувековой давности, — огрызнулась Алекто, встряхнув платье. — Все, готово.
Каутин посмотрел на него и на миг прикрыл глаза.
— Это конец.
— Ну пожалуйста, порадуйся за меня.
— Я порадуюсь, если мать не прикажет тебя выпороть, и если наутро о тебе не будут судачить все и каждый в замке.
— Почему ты так мрачно настроен?
— Потому что ты нарушаешь все мыслимые и немыслимые приличия.
— Лишь потому, что хочу быть на королевском пиру красивой.
— Ты и так красива.
Алекто на миг замерла.
— Спасибо, Каутин, но лишь ты так думаешь, — грустно произнесла она. — А король… видел бы ты, как холоден он был со мной при встрече. Разве с красивыми леди бывают так холодны? Зато когда все увидят меня в этом платье…
— У них волосы выпадут от ужаса. Особенно у матери.
— Не ворчи и посмотри, чтобы никто не вошел в покои.
Продолжая ворчать, Каутин поднялся и вышел в соседнюю комнату, а Алекто юркнула за ширму и, скинув наряд, принялась натягивать новое платье. Несмотря на только что сказанное Каутину, она и сама понимала, что совершает почти преступление. В глазах матери оно таким и будет. Но когда та увидит, что ничего страшного не случилось, то смирится и, быть может, даст ей чуть больше свободы…
Пальцы дрожали, и один шнурок особенно долго не поддавался. Наконец, оправив платье, Алекто повернулась к зеркалу. Дыхание остановилось. Теперь она поняла, что Каутин имел в виду, предостерегая ее. Из глади на нее смотрела совершенно другая девушка — не та неуклюжая каланча в старомодных темных нарядах, а незнакомка, возмутительно яркая и непривычная. Пройма была на полдюйма ниже, чем она привыкла носить, и от этого тоже обдавало жаром.
Алекто понимала, что она не красавица, чтобы там Каутин ни говорил. У нее широковатый подбородок, ресницы могли бы быть длиннее и темнее, а тело тоньше и изящнее. К тому же она слишком рослая на фоне миниатюрных леди. Но что есть, то есть. Нужно стараться выжимать все из того, что дала Праматерь, и сегодня Алекто постарается это сделать. Заметив витой шнурок, она потянулась было снять подарок Эли, но потом передумала.
Когда она вышла, Каутин побледнел и закусил губу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нам несдобровать, нам несдобровать, — забормотал он.
— Помолчи и подай мне руку.
Вздохнув, он вытянул руку ладонью вверх, и Алекто, задержав дыхание, положила на нее свою.
— Все будет хорошо, вот увидишь, — произнесла она.
Снова вздохнув, Каутин шагнул вперед.
* * *
— Где вы достали это платье? — прошептала я онемевшими от ярости губами.
Казалось, во мне закончился звук, и осталось только это шипение.
— Портниха… она начала, но не успела дошить. Я докончила сама…
— А ткань?
— Заказала.
Так вот на что пошел второй подаренный ей на День рождения золотой.
— Каутин, — обернулась я к сыну.
Он поспешно обернулся к пирогу, чудом уцелевшему в общей суматохе.
— Я так проголодался. Эли, не составишь мне компанию? — И взяв младшего брата за руку, поспешно удалился, явно надеясь, что буря к его возвращению сама собой уляжется.
— Вы сейчас же подниметесь в комнату и переоденетесь в приличный наряд.
— Нет, — сузила глаза Алекто.
— Если вам не жаль себя, подумайте о чести Эли и Каутина.
— Как их чести может повредить мое платье, — в отчаянии воскликнула она. — И… я так хочу танцевать.
Я прикрыла глаза, быстро соображая. Вокруг уже играла музыка, и гости танцевали, выстроившись в два круга.
Похоже, отправить Алекто переодеваться — действительно не лучшая затея. Если она вернется в другом наряде, все поймут, что я глубоко не одобряю случившееся. Значит нужно либо отослать ее наверх уже до утра под предлогом недомогания, либо постараться сделать вид, что ничего особенного не произошло. Хотя под то и дело останавливающимися на нас взглядами это было непросто.
Тут Алекто встрепенулась, и я проследила ее взгляд. К нам, рассекая оба кольца танцующих и не обращая внимания на поклоны придворных, направлялся король.
— Миледи, — произнес он, останавливаясь перед нами.
Алекто поспешно присела в поклоне, на щеках яркими пятнами проступил румянец, а глаза необычно заблестели.
— Это ваша дочь? — удивленно спросил он.
— Да, сир.
— Тогда, в галерее, вы выглядели иначе… — повернулся он к Алекто.
На ее губах проступила робкая улыбка.
— Более… подобающе.
Улыбка мгновенно угасла.
— Могу я пригласить на танец…
Алекто сделала шаг вперед.
— Вас, — повернулся ко мне Омод.
Алекто побледнела, а внутри меня вдруг вспыхнула радость. Я будто перенеслась на тот самый пир, когда мне было шестнадцать, и Людо звал танцевать, а я…
— Да, сир, — я так поспешно вложила пальцы в его руку, словно нам что-то снова могло помешать. Тот танец так и не состоялся, но ведь сейчас-то я могу все исправить.
Пока мы шли к месту, сердце гулко стучало. Я буду танцевать с Людо… почти с Людо. Встав на свои места, мы замерли, и с первыми звуками струн, начали движение.
Я едва что-то помню из танца: лишь как улыбалась, сердце щемило, а все внутри переворачивалось от счастья, и мир вертелся вслед за поворотами и обходами.
Когда танец закончился, и раздались аплодисменты придворных, Омод повел меня обратно к Алекто. Она стояла одна, очень бледная. Переведя на нее взгляд, король нахмурился.
— Вам стоит переодеться, миледи: бордовый — это почти цвет королевского дома. К тому же он слишком ярок для юной леди, да и ключицы не стоит открывать.
Лицо Алекто дернулось. Казалось, прорвалось что-то, что она с большим усилием сдерживала.
— А вы прикажите бросить меня за это в темницу. А сами еще раз пригласите на танец мою мать, — выпалила она со слезами в голосе и, развернувшись, бросилась прочь из зала.
— Алекто, — Я сделала было движение за ней, но Омод удержал.
— Миледи, я желал бы, чтобы вы остались.
— Но я…
— Пусть за ней присмотрит в комнате остаток вечера ваш сын.
Поколебавшись, я подозвала Каутина и велела ему последовать за Алекто.