Только если для меня это была ерунда, то не для нашего сына, который теперь всегда дожидался отца. И в момент, когда дедушка вызвался отвезти его на внеплановую тренировку после нашего разговора, в котором я поделилась, что теперь и с утра наш футболист будет гонять мяч, он твердо отказался.
Потому что уже успел это обсудить с отцом.
То есть информацию о новых тренировках я получила уже после того, как Лев все разрулил с Гордеем, у которого утренние тренировки отняли бы много времени и внесли неудобства в его расписание.
Я тогда недовольно повздыхала, что можно было этим занять дедушку, но Лев не согласился со мной.
Потом я еще и от дедушки получила ненавязчивую порцию того, что внук отдаляется, и я хотела все как-то исправить. Как-то достучаться до Гордея и Льва, что надо быть терпеливее к пожилому человеку.
Фу, блин, как противно.
— Идем, — Гордей вырывает меня из воспоминания и берет под локоть.
— Передумал, что ли? — поднимаю на него взгляд.
Просрали мы с ним нашу семью, в которой я хотела видеть копию семьи Вячеслава. Прилизанную, как с картинки.
А мы могли бы построить свою.
Может, неправильную и не на зависть всем, но свою. Без веников цветов, но с отчаянной привязанностью и против всех.
У меня не хватило мозгов, а у Гордея смелости. Она начала в нем просыпаться только недавно, но я ее уже не воспринимала и игнорировала, отравленная ядом старой мрази, которая теперь гниет в земле.
— Может, тебе с Верочкой сейчас в клинику наведаться? — не могу удержаться от ехидства.
— Ну, я точно не поведу ее в клинику, в которой ты наблюдаешься, — тянет меня к крыльцу.
С Васей я тонула в черном и тоскливом омерзении, а с Гордеем возвращаюсь к живой злобе, которая вымещает из меня отвращение к себе.
И Гордей явно это понимает.
В неприязни к самой себе, скользком страхе, мыслях о том, что моим телом могли воспользоваться, я точно отъеду кукухой.
А в гневе и обиде за подлую измену с сисястой шлюхой — нет.
— Значит, тебе по душе большие сиськи, да? — цежу сквозь зубы. — Чтобы зарыться в них лицом?
Я позволяю себе полностью переключиться на распрекрасную наглую Веру.
— Они у нее свои? Или накачала баллоны силиконом?
— Где твоя утонченная аристократичность, Ляль? Что за выражения? — Гордей неторопливо ведет к крыльцу.
— Тебе же нравятся хабалки.
— А ты хочешь мне понравиться?
— Она полная моя противоположность, — игнорирую его вопрос, вглядываясь в строгий профиль с четкими изломами носа, скул и челюсти. — Ты ее любил, да? И я вам помешала вашей любви?
Гордей закрывает глаза, выдыхает и вновь смотрит перед собой.
— Так сложно ответить? Она ведь считает, что я тебя увела.
Мы уже поднимаемся по ступенькам.
— Какая ты коварная хищница, — усмехается Гордей.
— А на деле тебя просто женили на мне.
— Довольно спорно, — хмурится. — У меня тогда вообще были планы свалить в другой город…
— Вот тебя и удержали в городе женитьбой на милой хорошей девочке.
— Да и как удачно все совпало, что я влюбился в милую и хорошую девочку, — останавливается и смотрит на меня тяжелым взглядом. — Влюбился, Ляль, но спорить с тем, что отец был этому рад, не буду. И нет, не планировал и не хотел я жениться на Вере по великой любви. С ней было забавно, и да, я ее, можно сказать, использовал, а после все оборвал без лишних объяснений.
— Потому что папе она не нравилась?
— Пусть так, — раздраженно вздыхает. — Тебя же сейчас не переубедишь.
— А теперь почему? Опять стало с ней забавно?
Он смотрит в сторону, медленно моргает и устало чешет бровь. Я, как мазохистка, жду от Гордея новых обидных слов, чтобы те забили на время мысли о мертвом Вячеславе.
— Да, — вновь смотрит на меня, — было забавно, Ляль. Было много забавных моментов.
— Например?
— Например? — с наигранной задумчивостью тянет Гордей. — Например, у нее очень богатая фантазия. А теперь, — он, видимо, замечает, как меня начинает трясти от ярости, — идем.
Глава 33. Фиаско
— Прекращай, — укладываю Веру обратно на кровать. — Господи, Вер, ты раньше не улетала так. Слюни точно так не пускала.
Вытираю ее щеку от слюней.
— Тогда я была молодой, — с трудом отвечает мне. Хватает за полы пиджака. — А ты вот ты не был таким занудой.
— Так я тоже тогда был молодой.
— Херня какая, да, Гор? — всматривается в мои глаза. — И как ты меня кинул некрасиво.
Неуклюже встает, и смахивает волосы со лба:
— Гондон ты, Гор. Вот. Я же в тебя была влюблена, — поднимает глаза.
— А я нет.
— Да я уже как-то догадалась, — встает и пошатываясь идет к двери. Как ты тогда сказал? — оглядывается. — Было прикольно, да?
— Я уже не помню, что я тогда сказал.
— Пошел в жопу. Не помнит он, — кривится. — Я, блин, из-за тебя потом выскочила за такое мудачье, которое тебе в подметки не годится.
Отмахивается и выходит:
— Я хочу еще выпить. День дерьмовый.
— Да я понял. Вер, давай ты проспишься, — следую за ней. — По-хорошему, мне бы тебя уволить за то, что нашел тебя в архиве с бутылкой виски.
— Увольняй, — фыркает.
— Слушай, ну ты будь к сыну терпимее…
— Я его родила, — резко разворачивается ко мне, и ее заносит в сторону. Приваливается к стене. — Я была с ним всегда, пока его сраный папаша искал себя! А теперь что? Пошла я в жопу? И будет он жить с папой, потому что я стерва такая!
— Он подросток, — вздыхаю я. — Время все расставит по местам.
Я мог оставить рыдающую и пьяную Веру на охранников, но не стал. Почему? Не знаю.
Может, проникся ее некрасивым разводом с судами, скандалами и длительной нервотрепкой, и отчасти посчитал себя виноватым, в том, что она закрылась в архиве?
Мне было с ней тогда прикольно, но знал, что она была влюблена в меня, и хотела большего.
— О, я бы с тобой поговорила на тему подростков, если бы ты сам был в разводе, а твои дети выбрали мамулю, — она расплывается в улыбке. — И нахер тебя. Свет в окошке будет только мамочка.
Что-то меня царапает от ее слов.
Я тут, а не с женой, с которой все как-то не так. Мне с Лялей стало муторно, а объяснить себе в чем причина, не могу.
А еще с ней неуютно.
Лучше я потрачу время на пьяную бывшую одноклассницу, которую в прошлом жестко опрокинул на лопатки словами, что было прикольно, а теперь нет.
И с женой мне сейчас совсем неприкольно. Поговорить бы с ней, а я не знаю, о чем именно и как выразить то, что я весь пронизан тихим раздражением.
А она не поймет. Она уже давно меня не понимает.
Ладно, суну в цветы в руки, как обычно, получу мимолетный поцелуй в щеку и разговоры ни о чем.
Если поинтересуюсь у нее, как дела, то выяснится, что она опять о чем-то попросила отца.
Для детей я еще нахер не пошел, а вот для жены я уже давно там.
— У кого-то тоже в семейном гнездышке проблемы? — смеется Вера.
— Не придумывай.
— Да по тебе все видно, Гор.
Отталкивается от стены и скрывается на кухне. Вытаскивает из ящиков бокалы для мартини, банку оливок, а из холодильника — бутылку белого вермута.
— Как, кстати, твой старик?
У меня непроизвольно дергается верхняя губа. Вспышка агрессии, которой я тоже не могу найти объяснения.
— Ясно, — Вера открывает бутылку. — Не лучшая тема для разговора.
Сажусь за стол и откидываюсь назад, вытягивая ноги:
— С ним все хорошо. Живой.
— Дай угадаю, он не рад тому, что ты принял меня на работу, — Вера наливает в бокалы вермут тонкой струйкой.
— А не пойти ли ему нахуй? — хмыкаю я. — Это моя фирма. Мой проект, на который я у него ни копейки не взял.
— А у кого взял?
— На школьных обедах сэкономил, — перевожу взгляд на Веру. — Не все крутится вокруг моего отца, хотя… все все равно считают, что мне папуля помог.
— А он не отрицает.
— Нет, — улыбаюсь. — И он, сука, этим очень недоволен. Он знает, что ни при чем, и не лез ко мне с помощью в надежде, что у меня будет провал.