— Да ты сука издеваешься, — смеется и делает несколько шагов в сторону. Разворачивается ко мне. — Мы не едем к нашим родителям, ясно? Договорилась с моим отцом? А я тебе муж, Ляль. Муж, и раз ты не удосужилась со мной даже обговорить свои планы, то…
— Да что с тобой их обсуждать?
— Извини? — Гордей вскидывает бровь. — Я тебе в начале недели сказал, чтобы ты ничего не планировала на эти выходные.
— И, что, сидеть с тобой вот таким на выходных? — усмехаюсь я. — Мы поедем к твоим родителям. Не хочу тут торчать с тобой, когда ты все цепляешься ко мне.
— Я цепляюсь? — Гордей медленно моргает. — Ты ничего не перепутала? Я повторяю. Мы не едем. Точка.
— Прекращай в таком тоне со мной говорить… Что за моча тебе в голову ударила?
— Мы не едем! — от его голоса дрожит воздух.
— Тогда ты и оставайся! А мы едем!
***
Я тогда очень оскорбилась. Обиделась. В слезах убежала, оскорбленная в своих лучших чувствах и намерения. Что плохого я сделала, чтобы так на меня кричать? Ха.
Три раза “ха”.
И я не поехала к свекрам?
Я им пожаловалась. Я пожаловалась свекрови, свекру, которому до моего звонка агрессией позвонил Гордей и сказал, что планы на выходные поменялись.
И на этом все завершилось?
Нет.
Свекры сами сорвались и приехали к нам “мириться”, и я эту идею поддержала. И я сейчас, вспоминая взгляд Гордея, я понимаю, что именно тогда я забила последний гвоздь в гроб наших отношений, в которых он был для меня никем.
Он молча тогда взял Леву и Яну и уехал, а мы, я, Вячеслав и Алиса, вздыхали и не понимали, почему Гордей так поступил с нами?
А ведь он еще тогда у порога спросил:
— Ты с нами?
— Прекрати себя так вести, — прошипела я в ответ. — Что ты взъелся? И что ты за детей прячешься?! Ты уезжай, а их оставь.
Затем из машины выскочила Яна, поднялась к нам и шепнула:
— Мы хотим с папой.
— Но Яна… Он подговорил вас, да?
— В следующий раз с бабушкой и дедушкой побудем, — пожала плечами и вернулась в машину.
— Ты совсем охамел?
— Развлекайся, — кинул Гордей тогда Гордей.
Конечно, меня его родители потом так успокаивали, так облизывали и рассуждали, что у Гордея, возможно, кризис начинается. Вот и дурит.
Это жопа.
Да и без измены Гордея мы оказались в глубокой жопе, и я сама в нее настырно лезла, с удовольствием обмазывалась ее содержимым и была счастлива.
Что же я за идиотка-то такая?
Я бы и детей потеряла, и потеряю, потому что они вставали на сторону отца. Без криков и неосознанно принимая его авторитет, который топтала на радость свекру.
— Кистозных образований не вижу, — говорит Наталья, мой гинеколог.
— Что? — приподнимаю голову.
— Яичники увеличены, — она щурится на экран и медленно проворачивает датчик во мне. — Чуток, но увеличены, — закусывает губу, — я бы сказала, что в пределах нормы перед месячными, но ты у меня не первый год, Лиля. Так что, — медленно вытягивает датчик и переводит на меня взгляд, — надо анализы сдавать.
— Я не беременна? — едва слышно спрашиваю я.
— Нет, — откладывает датчик и протягивает коробку салфеток. — И пока не поймем, что у тебя, не советую планировать.
— Господи… — шепчу я, вцепившись в коробку.
— Да не так страшно, — Наталья снимает перчатки. — Кистозных образований нет, но, — строго смотри на меня, — могут быть. Молодец, что пришла.
Встает и шагает к столу:
— Ты скажешь мужу, что ложная тревога, или мне? — садится за стол. — Я буду убедительной, что у вас все получится, но не сейчас, а то я знаю вас, — вздыхает, — выскочишь и такого наплетешь, что уже и бесплодная.
Смеется и клацает по клавиатуре. Смотрит на меня, а я всхлипываю и вот-вот сорвусь в рыдания:
— Выдыхай, — улыбается, — Ну да. Уже не девочка. Может всякое вылезти. Бывает. Разберемся, Лиль. Сдашь кровь, посмотрим, что у тебя по гормонам и приведем в порядок. Нарожаешь еще кучу карапузов. Одевайся.
Встает:
— Ладно, давай-ка я пойду Гордею сама все скажу, а ты приводи себя в порядок. И повторяю. Все нормально. Поймали на подлете.
Глава 36. Какой он?
Сжимаю в руках направления на анализы. Рядом сидит и молчит Гордей. Я хочу его прогнать, но в то же время он мне сейчас очень нужен.
Какая ирония.
Я планомерно отказывалась от него, не поддерживала, не выбирала его, а сейчас если уйдет, то, мне кажется, я просто сорвусь в пропасть.
— Почему ты еще тут? — тихо спрашиваю я.
Молчит и смотрит перед собой.
Хочется сказать какую-нибудь гадость, унизить, ткнуть шпилькой, чтобы он психанул и ушел, а после я с правом обманутой женщины могу опять записать его в урода и слабака.
Ушел ведь. И, наверное, к своей Верочке распрекрасной с большими сиськами, а Верочка, по сути, лишь следствие.
— Наталья опознала вот это, — Гордей вытаскивает из кармана пластиковый бутылек, — одна из китайских отрав для якобы повышения фертильности. Говорит, оттуда везут всякие прокладки, свечи, чаи, таблеточки на травах, а по сути это гормоны. После… После то ожоги, то кисты, то новообразования. Знакомо?
Протягивает бутылек мне. Я качаю головой. Я в первый раз вижу эти иероглифы, золотого дракона. Аккуратно вытягиваю бутылек, вскрываю его, и улавливаю знакомый запах чая, который я распивала со свекром.
Но внутри темные шарики, а от Вячеслава у меня в наследство остался чай с растертыми сухими фруктами. Хотя кто ему мешал шарики эти растолочь и смешать с фруктовым чаем?
Никто.
Сжимаю бутылек и закрываю глаза. Этот чай стоит на полке среди остальных коробок, и я каждый раз порывалась им напоить своих детей, но мне повезло.
Лев и Яна не любят чаи.
Как и их отец.
— Что? — спрашивает Гордей.
— Чай, — едва слышно отвечаю. — Он добавлял это в чай. И этот чай я пила и с ним, и без него. Каждый день. Около трех месяцев. Тогда он решил меня типа удивить новеньким сортом.
Если я не сойду с ума, то я все равно не смогу вернуться к прежней жизни Цветочка. Я, наверное, постарела лет на двадцать в душе.
А, может, даже больше.
Возвращаю бутылек Гордею.
Сидим в коридоре клиники у административной стойки и вновь молчим.
— И что теперь? — прячу направления в сумку и застегиваю молнию.
— Поил тебя чаем, чтобы… что?
— Чтобы я точно залетела? — складываю руки на сумке. — Я теперь не уверена, чтобы от него, — перевожу взгляд на Гордея, — может, хотел нам помочь? В кавычках, конечно.
— Интересно, — хмыкает. — И как чай поможет, если мы с тобой, — смотрит на меня, — с резинками баловались?
Я немного приподнимаю подбородок и поджимаю губы.
— Или, — он щурится, — ты, Ляля, вещала ему, что у нас не получается, но мы стараемся? М? Он же вел с тобой разговоры о третьем ребенке, верно?
Я молчу.
— А ты, — он улыбается, — ведь во всех этих разговорах мастерски увиливала. Вероятно, ты не могла сказать моему отцу прямо, что тоже не хочешь третьего ребенка. Так?
— Он наседал, — шепчу я. — Сначала у меня выходило отмазываться, что пока не планируем, а потом… — замолкаю на секунду и честно признаюсь, — да, я говорила, что мы пытаемся. И…
— И что?
— И еще… до того, как мы начали стараться, я все на тебя скидывала, — взгляда не отвожу. — Ты не хотел, а я…
— Цветочек?
У меня губа дергается, и тихо отвечаю:
— Да, а я цветочек. Да. Я не могла взять и твердо сказать, что не хочу третьего ребенка, ведь тогда… — усмехаюсь, — перестала бы быть идеальной Лялечкой.
Отворачиваюсь и смотрю перед собой.
Гадко.
— Я подозревал, — сухо отзывается Гордей. — В твоем стиле.
— Вот как?
— А что нет?
Смотрим друг другу в глаза, и я хочу встать, уйти и опять зацепиться за свою обиду, но теперь некому жаловаться и не перед кем выставить себя жертвой.
— Да, — сдавленно отвечаю я. — В моем стиле. А что про твой стиль? М? Что не развелся со мной?