Читать интересную книгу Рад, почти счастлив… - Ольга Покровская

Иван ещё раз послушал заглавную песню и удивился – как до странности мимо сердца хлещет железный ливень. Не задевает совсем. Гром греми, разламывайся бездна – никакой на свете «ритм эпохи» не согнёт его воли остаться на стороне вечности, на тихом дачном перроне, протянувшемся от лета до лета.

Так он подумал, и сразу ураганчик сомнения налетел и шатнул «перрон». «А уж так ли ты прав, дружище?» Хорошо, что Иван давно уж не церемонился с ураганами. Он закрыл тему и, тщательно «потеряв» флэшку Фолькера, отдался милой жизни.* * *

Все долгие праздники снег мёл и таял. И то и другое было Ивану по вкусу. Чтобы совсем не раствориться в сиропе каникул, он придумал себе рабочее расписание. Ему нравилось по пустым дорогам добраться до офиса и побыть там одному.

Иван садился за стол и работал час или полтора, а потом несокрушимая лень одолевала его. Он чуял бессмыслицу всех бизнес-усилий мира и, потягиваясь, включал кофе-машину. Тем временем из солнечного двора его звали гулять. Никто конкретно, но в форточку залетало так много хорошего шума!

Глотнув из окна этой уже вошедшей в зимнее обыкновение оттепели, Иван оставлял свой труд, как одежду на берегу, и спускался на талую улицу. Водяная пыль была для него превыше распорядка. Распорядок и общение со Временем года – несравнимые вещи!

Так он провёл несколько дней января. А потом старая тоска разобщённости напала на него. Однажды утром, никуда не поехав, он взял да и позвонил Оле. Ему хотелось выпросить Макса на горку, но, оказалось, в тот день они уже были приглашены Владимиром в цирк. «Мы в цирк! – завопил Макс, выхватив трубку. – А ты что делаешь?» Иван сказал, что купил ему диск с мультиком про капитана Врунгеля, и вчера с удовольствием сам посмотрел все тринадцать серий. Тут Оля отняла телефон у сына. «Извини, мы опаздываем», – сказала она и повесила трубку.

«Пожалуй, пора отвыкать от Макса», – подумал Иван, и от этой мысли сразу стало темно. Он засомневался: не посмотреть ли Врунгеля ещё раз?

«Да нет, – я понимаю, – сказал он сам себе, репетируя речь, и голос его был покорный. – Я ни на что не претендую, кроме человеческих отношений между нами…» – Нет, так плохо, так нельзя говорить. Надо сказать: «Я не претендую на то, чтобы гулять с ним, как раньше. Но если мне очень захочется увидеть его – я имею на это человеческое право».

Это была неудачная речь. Да и бог с ней! Неудачная речь, которую никто не слышал – это пустяк.

Поразмыслив немного, Иван налил в термос чаю, отыскал шерстяные носки и поехал на дачу. Нескольких оставшихся светлых часов как раз хватило ему, чтобы откопать калитку и сбросить с крыши снег. Не то что без его вмешательства крыша рухнула бы – вряд ли. Выдерживала и не такое. Но как человек, лишённый в повседневной жизни физического труда и по нему тоскующий, он не мог упустить возможность вспотеть.

Снег тихонько мёл Ивану на волосы, и на расчищенную крышу, забеливая его чёрный труд. Он чувствовал, как светлеет в уме от большой тишины, и ему не хотелось в город.

Скоро над лесом Иван приметил юный закат – каплю розового развели в белом. Пора было возвращаться.

С мутным от усталости взглядом, буквально стеная от голода (термос с чаем не помог), он примчался домой и съел кастрюлю бабушкиной лапши. Ему показалось: день избыт, насколько возможно. Даже печаль о Максе отступила – никакие тревоги не станут терзать человека, скинувшего с крыши горы снега. Он уснул, едва коснувшись подушки, а посередине ночи его разбудил звонок. В страшной сновидческой уверенности – что дедушке плохо, а они на даче, и по снегу не выехать – Иван схватил телефонную трубку. Звонила мама.

«Спишь? – спросила она, услышав его дикий непробуждённый голос. – А я надеялась, полуночничаешь». «Нет. Я не сплю», – пробормотал Иван, включая свет, и улыбнулся от облегчения, обнаружив себя не в снегу, не в странном мире из вечных сумерек, а в уютной и доброй московской ночи.

У мамы была бессонница на почве сердечных расстройств. Накануне, зайдя в кофейню, она угодила на девичник местных престарелых дам. Восьмидесятилетние прелестницы были при макияже, в шляпках, и весь вечер обсуждали любовников. Ольга Николаевна смотрела на них, как в дальнее, отставленное на несколько десятилетий вперёд зеркало, и большой страх пробрал её. Не она ли – вон та, с вуалькой, в перстнях, непосильных для старых рук?

Иван, разогнав сон, слушал и ждал решающей реплики.

– И вот, я оглядываюсь, – продолжала Ольга Николаевна свою монументальную жалобу. – Что со мной произошло? Чего я достигла? С чем приду к концу? Ты всё пела – это дело! – вот мой сюжет! Ты-то хоть осознаешь трагедию? Человек погибает, не видит дороги, уже теряет аппетит, уже даже не ходит по утрам за круассанами – хотя ты знаешь, как я их люблю. И никакой помощи! Все держатся на отдалении. Никто ничего не предпринимает, чтобы спасти человека! Хоть ты сделай что-нибудь! Поступи как-нибудь по-мужски! Никто не может поступить по-мужски, одни разговоры!

В ту же ночь Иван обдумал варианты мужских поступков и, выбрав один, приобрёл через австрийскую интернет-кассу авиабилет до Москвы. Завтра маме должны были доставить его по указанному адресу, в Баден. Довольный, он послонялся ещё по дому, полил цветы и снова лёг.

А на следующее утро проснулся поздно, с чувством совершенного удовлетворения от поступка, и ещё от чего-то. Ах да – он ведь чистил крышу! И точно – руки не сгибались.

В бодром состоянии духа Иван умылся и отправился было проведать своих. Но, едва ступив за порог, остановился: по лестнице благовестным ангелом к нему спускалась Оля.

– На вот! – сказала она, толкая перед собой Макса. – Хотел – бери. Смотрите своего Врунгеля. Я хоть иголки от ёлки вымету.

Макс засмеялся и, опережая Ивана, поскакал в гостиную. В руке у него был кулёк.

– Разобрали ёлку, – объяснил он, высыпав кулёк на диван. В нём были шоколадные фигурки на золотых ниточках, те самые, из рождественского календаря. – Давай съедим шарики и свечки, – предложил Макс. – А живых есть не будем!

Иван кивнул. Они отложили «живых» ангелов и зайцев, а остальное пересыпали в вазочку и отнесли на стол, где уже стояли готовые к завтраку чашки.* * *

К маминому возвращению Иван стал готовиться, как к появлению младенца. Всё следовало перемыть и отчистить, вымести, заменить, построить заново.

Критический осмотр дома он начал с кухни. Что интересного было у него на кухне? Всё интересно! Сломанные настенные часы чинить не хотелось, он давно уже решил, что со стрелками, замершими на половине одиннадцатого (утра, конечно) они нравятся ему больше, чем в обычном суетливом кружении. Что ещё? Холодильник работающий. Печка работающая. Посудомойка – сломана. Зато теперь каждый день у него есть повод подержать руки под тёплой водой, унимающей суету, проясняющей мысли. Открыв для себя волшебные свойства мытья посуды, Иван с удовольствием вычеркнул починку агрегата из списка отложенных дел.

Что дальше? Гостиная! В гостиной скрипели двери, одна половинка не закрывалась, и широко разбрелись по древесно-солнечному воздуху дома побеги плюща и душистые ветки цитрусовых.

Всё это до приезда мамы ещё можно было успеть исправить – подстричь растения, подогнать рассохшуюся дверь. Но что-то коробило его – как если б он вздумал стричь и подгонять судьбу. Нет уж – пусть скрипит и вытягивается, как ей нужно! Пусть видит мама, как её сын нынче спокоен и волен, как спокойны и вольны их домашние растения и предметы быта.

Оставалась ещё надежда поприветствовать маму её обновлённой спальней. Хорошо ли ей будет вернуться в отжившие обои и скучный потолок? – раздумывал Иван. – Может, лучше взять на себя риск и превратить комнату в уголок Средиземноморья? Договориться с монтажниками из офиса и перекрасить стены, добавить к ним летней зелени, морской синевы, у окна поставить кадку с мандариновым деревом…

Иван дофантазировал до карнизов – и разочаровался. Всё это были смешные, ненадёжные меры! Лучше он отвезёт маму на дачу и загонит на крышу. Она увидит, какой несокрушимый в природе покой, и сама успокоится, и всё станет ей мило.

В знаменательное утро маминого возвращения Иван, вопреки привычке, встал по будильнику и собрался в цветочный киоск. Тёплый, тихий снегопад полетел ему на плечи, когда он вышел во двор, и сразу всего засыпал. И засыпал на обратной дороге охапку цветов, но нисколько им не навредил. Тёмные красные розы Иван поставил в большую вазу на кухонный стол, а трогательные оранжевые, на коротких ножках отнёс в мамину спальню. Вздохнул и огляделся: что ещё можно успеть? Смахнуть пыль? Что-нибудь приготовить? Шторы, шторы повесить, которые после лета снимал стирать! – он ринулся было к шкафу за шторами, но вспомнил, что их ещё надо гладить. Тут его горячка прошла. Оставшийся до отъезда в аэропорт час он провёл у бабушки и увидел с грустью, как сильно она разволновалась, плакала, какие дурные зачем-то говорила слова: «остарела», «обуза», «смерть». Бабушка, человек весёлый и стойкий, редко поддавалась старческой сентиментальности. Её девиз был – находчивость и оптимизм. И хотя намерение проявить находчивость в отношении такой махины, как жизнь, казалось Ивану наивностью, сдача бабушкой жизнелюбивых позиций всерьёз опечалила его. Он утешил её, как мог, и пошёл к гаражу.