– О-ля! – заорал он под окнами. Через раскрытые створки она должна была услышать его. Так и вышло. Оля была дома и сразу высунулась в окно. Иван махнул рукой, приглашая её во двор.
Через минуту Оля сбежала вниз.
– Ну, чего хотел? – спросила она, оглядев его нежно и пристально, и заметила. – Дичаешь понемногу?
– Отец будет переструктурировать фирму. Он меня уволил за лень и безынициативность, – сообщил Иван с улыбкой, как вполне себе хорошую новость.
– Что, правда? – ахнула Оля. – Что же ты будешь делать?
Иван пожал плечами.
– А Бог знает! Наберу переводов, куплю чая и сухарей, сяду к окошку… Буду переводить. Думаю, что буду доволен, – он помолчал, размышляя сам с собой.
И Оля молчала, вцепившись в него взглядом.
– В сущности, всё, на что эти деньги шли – полная глупость, – продолжал Иван. – Конечно, надо бабушке с дедушкой на врачей, и вообще, чтоб они не чувствовали… Ну, уж на них-то я заработаю.
– Вижу, ты рад! – усмехнулась Оля.
– Наверно, да, – кивнул он. – Рад. Почти счастлив… – И взглянул на Олю с вопросом, как будто и сам был озадачен таким положением вещей.
Оля стояла с полуусмешкой, чуть покачиваясь, поглядывая на облака. Тонны слёз подступали, надо было сдерживать их напор, что есть сил.
– Как всё-таки тебя недооценил твой папа! – вдруг со злостью заключила она. – Он-то, небось, думал, начнёшь стараться, назад запросишься. Вот наивный! Так не знать своего сына! Умотаешь теперь на дачу, будешь грибы-ягоды собирать, картошку сажать. И чао-какао!
Иван хотел возразить ей, что он никогда не выбирал крайностей, и теперь не выберет их. Вовсе он не собирается жить одной картошкой. Но не нашёл духу спорить и промолчал.
Как-то так сложились обстоятельства осени – начиная с бабушкиного ожога и заканчивая драматическим возвращением Андрея, – что всё избыточное, в том числе способность к спору, отшелушилось в нём. И остался человек, растекающийся в нежности к жизни, не усвоивший правил игры, но вполне гармоничный в своей неуместности. Как гармонична бывает собака в мире людей, или человек – в мире берёз. Вот такой был Иван, и сам это знал, и другими был за это любим и признан.
Следующим утром, ни о чём не думая, не окидывая мыслью возможных поприщ, он поехал на дачу. У него было дело – бабушка забыла очки. Неделю они искали их дома, заказали новые, но без толку – только те, старые, понимали бабушкины глаза и умели проявить к ним сочувствие. Наконец, Иван вспомнил, что, запирая дом, видел их на крышке дачного телевизора, поверх программы.
Машину бросив за забором, он пошёл по дорожке, мимо кустов и деревьев к крыльцу. По верхам, до треска сгибая ветви, свистал западный ветер, а внизу сохранялась уютная тишь. В этом шуме и тишине Ивану сделалось хорошо, весело на сердце.
Из прощальной осенней воды он вскипятил себе чаю и устроился за садовым столом. В чашку ветром насыпало берёзовых крестиков, он взбалтывал их и думал о заснеженном саде, какой их встретит зимой, о слегка утеплённом приюте, где всем хватит места. Камин пусть будет на половине у бабушки с дедушкой… Утром расчистить снег…
Предстоящих перемен, схождений и разлук Иван твёрдо решил не бояться. И, пока пил чай, вот так, без тревоги, всецело положившись на вечность, оглядел свои дела:
«Во-первых, – подумал он, – надо как-то определиться со средствами к существованию.
Во-вторых, бабушка с дедушкой. Что тут скажешь? Тут на Бога вся надежда.
В-третьих, мама с отцом. С отцом не сойдёшься, пока не докажешь ему, что ты человек. Нет, доказывать – это нехорошо. Пусть он сам догадается.
Дальше – Оля с Максом.
И Костя. С Костей будет нелегко.
Надо же, чуть не забыл – Андрей! Ну, Андрей – это не дело. Это счастье – что он снова неподалёку».
Иван смотрел перед собой, мысленно продлевая список, улыбаясь его красоте. Всё это были его небесные сады и пастбища. В них он был спокоен, весел и мудр, в них хотел остаться но, учитывая опыт прошлых лет, знал, что даже и этого не надо желать слишком.
А как не желать? Ах, желает он всё-таки, есть в нём буря!
Он встал, подошёл к березе, которая так щедро насыпала ему в чай своей заварки, и спиной попробовал ствол, пошуршал лопатками о кору. Тут по кроне прошёлся ветер, и спина разделила гул.
Засыпающие соки стояли в корнях, у него под ногами. Иван задышал глубже и медленнее, подлаживаясь под ритм древесной крови, и страшная жажда окончательно выйти из подчинения охватила его. Порвать все компромиссы с городом! Весной засеять поле картошки. Летом работать. Зимой предаться истории и поэзии, и уйти далеко, по их родным, но забытым дорогам. Жить созвучно со всеми реками, деревьями, полями, утихшими к снегу!
Вздохнув, он присел на корточки: земля была усыпана осенним сором. Осень придвинулось близко, но ещё не размокла, её сухие сокровища лежали у него под ногами – собрать их горстями, насыпать в сундук! А в Москве, – думал он, – по сокровищам ходят люди. Бездомные собаки спешат за людьми в надежде на подаяние. Есть ещё кошки, вороны, воробьи, голуби. Есть ровесники Макса и ровесники бабушки с дедушкой, за которыми надо следить в гололёд. Куда он от них поедет?
Тут Иван заметил жука, пробирающегося по своим осенним делам, и понял, что хочет нарисовать землю в её живой жизни, со всеми обитателями, с рожденьем и тленом – не разгадывая тайн, но любуясь. «Вот, наверно, что движет художником!» – догадался Иван, представляя себе свой кадр. «Ещё займусь этим», – решил он, вставая, и долгая жизнь, полная любящего проникновения в красоту, перед ним мелькнула, как рай.
На террасе он нашёл упавшие за телевизор очки и домой вернулся к обеду.