с улыбкой покачала головой.
«Надеюсь, она не согласится, — подумал Эбнер, — нельзя же ей с таким фитюлькой».
Человечек побежал дальше, скользя среди танцующих и, очевидно, кого-то разыскивая. Потом он остановился неподалеку и как-то бочком подскочил к Эбнеру и миссис Уайленд. Эбнер узнал Эдриена Бонда.
— Кто видел Клайти Саммерс? — спросил он. — Где она?
— Как! — воскликнула миссис Уайленд, оглядывая Бонда. —Вы тоже записались в юноши Буте де Монвеля?[23]
Бонд самодовольно скользнул взглядом по своим худым ногам, потрогал меховые отвороты камзола и сбил набок длинную с плоским верхом шапочку. Эбнер был настолько поражен, что не мог вымолвить ни слова.
— Ее тетка вот уже неделю не имеет от нее никаких известий, — сказал Бонд. — Клайти с головой окунулась в дела своего пригорода. И пишет домой, требуя прислать ей платья. Боюсь, как бы она не забыла о сегодняшнем вечере. — Я-то надеялся, что мы пройдемся вместе в марше, но увы!
Он опять побежал на поиски Клайти.
— Она придет, — сказала миссис Уайленд, — и у нее будет самая высокая шляпа, самая длинная вуаль, самый красивый и броский узор на платье.
Мимо них прошел Маленький О’Грейди под руку с девой из Асталота[24]. На ней было платье из золотистой парчи, волосы украшали две лилии, а их длинные стебли покоились на плече ее кавалера. Проплыла Медора в паре с мексиканским вакеро[25]. Ее легкое белое одеяние колыхалось на фоне его желто-черного плаща. В ее темные, распущенные по плечам волосы была вплетена ветка омелы. Приподняв брови, Медора жалобно улыбнулась Эбнеру, словно умоляя простить ее: она, очевидно, стремилась создать «особое настроение», как и в тот вечер, когда Эбнер впервые увидел ее в мастерской, и оттого казалась сейчас такой чужой. Само празднество, необычный костюм, манера держаться — все постепенно отдаляло Медору от него. Неужели это та самая девушка, которая проворно открывала дверцу печи на ферме и по утрам, — как однажды он заметил через приоткрытую дверь, — старательно взбивала подушки и проветривала на утреннем воздухе простыни и одеяла?
Но вот вальс кончился, и мексиканец откланялся, оставив даму неподалеку от того места, где находился Эбнер. Медора опустилась на свободный стул рядом с Эдит Уайленд.
— Ну как, нравится вам? — спросила она Эбнера.
— Да, весьма поучительно и типично, — ответил он.
Оркестр снова заиграл, но Медора оставалась сидеть.
— Разве вы не танцуете? — спросила миссис Уайленд.
— Танцую. Этот танец оставлен для мистера Джойса, — нарочито громко сказала Медора и показала Эдит свое карнэ. Эбнер растерянно смотрел на нее.
— В самом деле: Д-ж-о-й-с, — прочитала миссис Уайленд вслух и вернула карнэ.
— Видите ли, я не люблю редову. Кроме того, мне не хотелось танцевать с тем молодым человеком, который шел меня приглашать, а в карнэ у меня еще оставался один свободный танец. Я не знала, как поступить, и тут вы попались мне на глаза, — обратилась она к Эбнеру, — вы стояли неподалеку от дверей...
— Н-да, меня трудно не заметить, — откликнулся Эбнер, вдруг почувствовав себя ужасно громоздким и неуклюжим.
— Надежная твердыня, град спасения, — шутливо вставила Эдит Уайленд.
— Совершенно верно. Так вот, — продолжала Медора, — я выхватила карандаш у Бонда, который в четвертый раз заносил свою фамилию...
«Какая наглость», — с раздражением подумал Эбнер.
— ...и вписала мистера Джойса, — она опустила глаза. — Надеюсь, вы не сердитесь на меня?
Эбнеру вдруг захотелось блеснуть любезностью.
— Дайте мне ваше карнэ, — попросил он. — Я нередко дарил автографы, но тут не узнаю своей руки. — Он вынул карандаш и размашисто, крупными буквами начертал свою фамилию поверх написанного.
— На память об этом вечере, — сказал он Медоре, отдавая карнэ, где красовался теперь подлинный автограф известного писателя, затмевавший не только незаметную надпись, сделанную рукой Медоры, но и фамилии других кавалеров, в том числе четыре нахальные закорючки какого-то Бонда. Человек с такой подписью может не сожалеть о том, что он не салонный шаркун.
Польщенная Медора взяла карнэ; ее воспитанник делал большие успехи. Эбнер сам был доволен своей находчивостью: ему удалось отстоять свое мужское достоинство и выступить в роли любезного кавалера, к тому же — в доспехах писателя. Добродушная миссис Уайленд не стала выяснять, в какой мере Эбнером двигала самовлюбленность, но, ободренная присутствием Медоры, решила не упускать удобного случая и попросила Эбнера оказать честь ей, Эдит Уайленд, и присутствовать на «вечере».
— Вы почитаете нам, правда? — настаивала Медора.
— Хорошо, но только по возвращении из поездки, — согласился Эбнер.
Женщины обменялись довольными взглядами.
XVIII
Скоро прибыл Леверетт Уайленд. Он, казалось, совсем позабыл о своих заботах городского собственника и просвещенного фермера. Эбнер никогда еще не видел его более жизнерадостным, моложавым, подобранным. Уайленда сопровождал мужчина постарше, покрупней, посолидней, посерьезней, с коротко подстриженной седой бородкой. Он поклонился миссис Уайленд со сдержанностью, свидетельствующей о недостаточном знакомстве. И как раз в ту минуту, когда Медору увлек очередной партнер, — то был Бонд, заявивший права на первый свой танец, — Уайленд стал знакомить нового гостя с Эбнером: «Мистер Джойс», «Мистер...», но Эбнер, раздосадованный внезапным исчезновением Медоры, не расслышал фамилии.
— А где же Клайти, — спросил Уайленд, осматриваясь вокруг, — кто видел маленькую Клайти Саммерс?
— Надо думать, она вскоре появится, — ответила Эдит.
— А мы пока, может быть... — предложил Уайленд, делая шаг по направлению к танцующим.
— Охотно, — ответила его жена, и они скрылись в толпе, Эбнер остался со своим новым знакомым, который быстро понял, что этот рослый, серьезный молодой человек далек от общего веселья, и потянулся к нему, подобно утопающему, который протягивает руки к спасительному бревну, случайно проплывающему неподалеку. Эбнер отозвался на этот порыв, радуясь, что среди пестрой легкомысленной толпы встретил родственную душу. Они быстро нашли общий язык. Кружившиеся мелькающие пары отступили куда-то вдаль, и место их заняли: Торговый Баланс, Положение в Стране, Накопление Капитала, Земельная Проблема и Труд. Эбнер взнуздал было своего конька — пересмотр системы налогов. «Хоть с кем-то можно побеседовать», — думал он.
Собеседник говорил негромко, рассудительно, взвешивая слова.
«Кто он? — ломал себе голову Эбнер. — К каким кругам принадлежит? Во всяком случае, человек он обходительный и серьезный, таким мог бы стать Леверетт Уайленд, если бы захотел».
Мимо них прошел