этот день». А я побежала к нему в постель, захлебываясь слезами, чтобы найти утешение и им же поделиться.
С тех пор папа ни разу не сделал нам замечание по поводу спальных мест.
Сглатываю комок в горле, глядя на спящего брата.
Мы друг за другом смотрим, мам.
Тихо вылезаю из-под одеяла, отключаю будильник, который, как обычно, опередила. На цыпочках иду в ванную, хотя Бо не проснулся бы и от пушечного выстрела. Мою голову, потому что вчера мне было, конечно, не до того. Пока стою, уперевшись подбородком в грудь, смотрю за водой, которая стекает по моему телу. Стройная же! Конечно, претензии к фигуре у меня есть, как и у всякого подростка, но в целом я знаю, что выгляжу хорошо. И почему тогда чертов Громов столько лет этого не замечает?
Ехидный голос подсознания подсказывает: «может быть, потому что за оверсайз футболками и драными джинсами невозможно это разглядеть?».
Я сердито намыливаю голову. Ответить мне нечего.
Сушусь, укладываюсь, крашусь, все делаю на автомате. Не сдержавшись, над одним веком клею три стразы, продолжая яркую стрелку. Все эти блестки и камушки в макияже — моя слабость.
Потом выхожу и на пороге спальни радостно гаркаю:
— Подъем, брат!
Бо вздрагивает и зарывается глубже в одеяло:
— Просил же не орать по утрам.
— Так иначе ты не просыпаешься. Вставай, я завтрак сделаю. Омлет, яичница, бутерброды?
Знаю, что разговоры о еде и необходимость выбирать обычно его бодрят.
Он неразборчиво мычит, ерзает под одеялом и наконец выдает:
— Омлет с помидорами.
— Будет сделано, мой господин, — ерничаю, орлиным глазом следя за тем, чтобы он все-таки поднялся.
Бо садится и недовольно хмурится, как будто это я виновата в том, что утро вообще наступило. Говорит:
— И бутерброд тоже. С поджаренным хлебом.
— Окей.
Теперь можно не беспокоиться, он действительно проснулся. Уже на кухне, занимаясь едой, и прислушиваясь к перемещениям брата, я позволяю себе вспомнить вчерашний день. Рада ли я? Скорее напугана до чертиков. Мы с Ваней вчера точно стали ближе, но вдруг непробиваемый Громов уже пожалел об этом? Или, что еще хуже, не считает это чем-то важным.
Перекладываю омлет в тарелку и хмурюсь, глядя в окно. Солнце радостно подсвечивает кроны деревьев, которую я вижу с пятого этажа. Я почему-то не разделяю позитива этого теплого мая. Слишком сильно переживаю, что что-то может пойти не так.
В дверях появляется Бо, растирая голову полотенцем:
— Пахнет вкусно.
— Еще бы! — взмахиваю рукой с кулинарной лопаткой и отвешиваю брату карикатурный поклон. — Ведь это все для вас, милорд.
— Ой, знаешь, — отмахивает он, усаживаясь за стол и на ходу уплетая омлет.
Я улыбаюсь и включаю кофеварку, которую папа подарил нам на последний день рождения. Капсульная и маленькая, но я нежно ее люблю.
— Будешь кофе?
— Да, латте успеваешь сделать?
Давлю в себе желание вкинуть очередную шутку про «господина» и просто киваю.
Достаю капучинатор, заливаю молоко, ставлю на плиту. Мне даже нравится, что он у нас вот такой, в котором все нужно делать вручную, и взбивать пенку тоже. Короче, люблю кофе, как вы поняли. Только не сильно в нем разбираюсь. Как и во всем в этой жизни.
— Так ты вчера была с Громовым? — вдруг спрашивает Бо.
Вопрос почему-то удивляет. Хотя глупо, наверное, было ждать, что брат забудет о вчерашнем разговоре.
Проверяю температуру молока, зачерпнув его чайной ложечкой. Еще слишком холодное. Как сердце Вани.
— Да.
— Что делали?
— Гуляли, — отвечаю, чуть помедлив.
— Энж, я так не люблю, когда ты мне врешь, просто трындец! Знаешь же, что я вижу, зачем каждый раз делаешь?
Я передергиваю плечами, снова проверяя молоко:
— Не знаю.
Брат раздраженно выдыхает. Смотреть на него не хочу, слишком стыдно.
Он торопит:
— Так что?
— Не могу сказать пока, — говорю и вижу, как меняется лицо брата, поэтому тараторю дальше, — Бо, правда пока не могу! Ваня попросил. Боже, это тоже не нужно было говорить. Слушай, я все расскажу, только чуть позже.
Я прислоняю ладони к пылающим щекам и беспомощно смотрю на брата. Он же, наоборот, улыбается.
Указывает мне на плиту, и я понимаю, что молоко уже готово. Торопливо начинаю разливать его по кружкам и взбивать пенку, выливая ее сверху. Слышу, как он говорит мне в спину:
— Не паникуй, Энж. Он тренит, да?
Вздрагиваю, но все равно доношу две кружки до стола в целости. Присаживаюсь рядом и поднимаю на Бо взгляд:
— Можно я не буду отвечать?
— Можно, — он отпивает кофе с невозмутимым выражением лица, — очень вкусно. Ты в пижаме пойдешь сегодня в школу, я правильно понимаю?
— Да, это лучшее в моем гардеробе!
Но сама уже бегу в спальню. Даже удивительно, насколько Бо иногда бывает проницательным. Стефаня говорит, что это у него от мамы. Она всегда читала людей вот так запросто, даже не как открытые книги, а как что-то, что можно сходу деликатно пощупать, разложить на детали, а потом починить. Кажется, она была именно такая. Жаль, что я сама никогда не узнаю.
К школе я подхожу, конечно, уже на нерве. Жду, что встретим Громова на повороте, но его там нет. Разочарование почему-то топит мою голову. Было бы глупо ждать, что он будет стоять тут ради нас. Может быть, он проспал. Или пришел раньше. Мы ведь ни о чем не договаривались!
А может быть, стоило? Может, я теперь могу писать ему и назначать встречи так, как будто мы друзья? Иногда, честное слово, я ненавижу этот сложный мир.
На крыльце меня, как это часто бывает, встречает Абрикосова. Мы обнимаемся, и я прижимаюсь к ней с большим облегчением. Будто напитываюсь какой-то энергией, светлой и наполняющей.
В это время шепчу ей на ухо:
— Мне есть что рассказать.
И тут же чувствую ужасающий стыд. Я ведь обещала никому не говорить! Мне нужно было промолчать. Ну что я за дура!
— Жду с больши-и-им нетерпением, — тихо тянет Арина и подмигивает.
Я в ней уверена и точно знаю, что она сохранила бы любую мою тайну. Но ведь в этот раз она не только моя. Пока я выискиваю лазейки в данном Громову обещании, Арина за руку ведет меня на физкультуру. Следую за ней, как слепой котенок. Подруга чувствует мое настроение, поэтому молчит, но бросает на меня бесконечное количество красноречивых взглядов. Да я знаю. Знаю! Не понимаю только, как все исправить.
Аринка хранить молчание и в раздевалке, позволяя мне вариться в собственных мыслях, пока мы обе натягиваем спортивные леггинсы.
— Почти проклинаю тебя за то,