Конечно, я понимал и грустил вместе с ним, хотя уже свыкся с тем, что многое теперь не скапливается вокруг меня (книги, старинные диски с фильмами, доисторические пластинки с музыкой), а хранится непосредственно во мне. И если захочу оживить, достаточно открыть файл и нажать кнопку, приводя в действие совместимые драйвера и коннект-менеджеры…
А была библиотека, которая меня добродушно насмешила: я оказался в гостях у одного коммерческого человека в подмосковном особняке, великолепном, без дурацких башенок и стрельчатых окошек, современном, красивом, удобном. В гостиной, в шкафах, высящихся почти до потолка, я увидел ровные ряды книг, которые можно увидеть в любом магазине при входе, то есть на массового потребителя. Детективы в кроваво-красных суперобложках, двадцать или тридцать одного автора, столько же другого, третьего, четвертого, само количество выстроившихся в ряд одинаковых книг, видимо, хозяина очень утешало – так веселит душу строителя вид ровной кирпичной кладки; кстати, он именно строитель.
А потом он повел меня в винный погреб, чтобы похвастаться своей коллекцией бутылок, привезенных из разных стран. И там, в коридоре, я увидел старенький книжный шкаф, в котором разрозненными томами стояли сосланные в подвал Толстой, Чехов и Достоевский.
Если бы выдумать, показалось бы карикатурой.
Здесь же, у этой загадочной женщины, был не просто типовой книжный набор советского обывателя, а образцово-типовой, но, кроме этого, ничего понять о людях, здесь живших, было нельзя, а мне хотелось узнать или догадаться, сказывался профессиональный зуд.
Хотелось также понять, почему она решила махом избавиться от всего этого. Тут много макулатуры, но есть и хорошие книги, пусть в популярных дешевых изданиях. Почему не передать детям и внукам? Если, конечно, есть внуки. Между прочим, ни одной детской книги не видно. Или уже розданы? Где муж этой женщины – если он был? Где дети – если, опять же, были? Где внуки?
Я вынимал книги, рассматривал, ставил обратно. Тянул время.
– Так что? – спросила женщина.
– А сколько вы хотите?
– Я цен сейчас не знаю, вы бы сколько дали?
– Сложный вопрос, учитывая условие. У меня некоторые у самого есть, а много таких, которые придется, извините, выкинуть.
– Вот и выкиньте, на здоровье.
Может, это и есть разгадка? Она хочет избавиться от книг чужими руками. Готова продать совсем задешево, и пусть другой тащит их на помойку. А ее совесть будет чиста.
Но чем они так ей мешают? Как возникло это желание подчистую от них избавиться? Я попробовал что-то нащупать, спросил:
– Вы ремонт хотите сделать, освобождаете пространство?
– Какой еще ремонт? В этом во всем жила, в этом и умру.
– Рано вам об этом говорить.
– Самое время.
Я глянул на нее, она усмехнулась, поняв значение взгляда.
– Нет, я не больная. То есть больная, но не смертельно. Просто – пять лет осталось или двадцать, разница небольшая, если подумать.
Я догадался, о чем она: о размере пустоты. Не бывает пустоты больше или меньше в зависимости от объема или протяженности. Два нуля равны нулю или десяти нулям.
– Наверно, вам эти книги что-то такое напоминают? – зашел я с другой стороны.
– Нечего напоминать, – сказала она. – Просто – кончился этот период.
– Какой?
– Прошедший.
– Нет, но было же что-то… Я, знаете, тоже ведь живу, можно сказать, второй жизнью. Приехал из другого города, там была семья, был дом, друзья. И однажды все кончилось. Довольно страшно, не буду в подробностях. Я все поменял, но книги оставил. Только книги. И фотографии. Вещей каких-то фамильных никогда не было, все типовое, одноразовое.
Этой доверительностью я рассчитывал вызывать ответные откровения или хотя бы обмолвки, проговорки. Но она только сказала:
– Да, это верно, сплошной шаблон везде.
– Пусть эти книги мне не только о чем-то хорошем напоминают, – сказал я, – о разном, но все-таки память.
– Как могилки?
– Может быть. Но могилки дорогих и близких.
– Ясно, – сказала она – как мне почудилось, с иронией. Будто разгадала мои замыслы насчет того, чтобы втереться ей в душу.
Мне ведь воображался перед посещением соседки такой сюжет: она, возможно, не хочет продавать библиотеку. Это способ залучить к себе кого-нибудь и поговорить по душам. Очередной гость приходит, осматривает книги, она предлагает подумать, а пока попить чаю. Он пьет чай, завязывается беседа… А потом он объявляет, что, извините, покупать не будет, хозяйка слегка огорчается, хотя иного ответа не ждала, провожает его – и зазывает кого-то нового. Возможен эффектный финал: кто-то вдруг решает купить библиотеку! Но она передумывает – ведь тогда не будет повода пригласить нового слушателя ее жизненных историй.
Сюжет оказался другой, она всерьез хочет продать библиотеку.
Почему?
Чтобы избавиться от прошлого? Тогда нужно в первую очередь продать или выкинуть эту безликую мебель, этот дешевый хрусталь и аляповатые чайные сервизы из серванта.
Но нет, решила начать с книг.
Может, ей просто нужны деньги?
Или это такой своеобразные вид фронды по отношению ко времени, которое ей не нравится? У вас, дескать, все пущено на продажу, ничего не осталось святого, я долго держалась, а вот теперь, радуйтесь, ликуйте, сдаюсь – вчистую и безоговорочно, и пусть всем от этого будет хуже, включая меня!
Интересно – как версия.
А если спросить напрямую? Спросить откровенно – но при этом и самому быть откровенным.
Я рискнул.
– Знаете, не буду вас обманывать: не куплю я вашу библиотеку. У меня все это есть. В других изданиях, но это неважно.
– Как хотите, – сухо сказала она, будто вдруг обиделась за свои безликие и постылые книги.
– Думаю, у вас вообще ее вряд ли купят, – сказал я. – Кто читает, у них это есть, а кто не читает, тот и не будет.
– Логично.
– Если не секрет, почему вы все-таки продаете книги, да еще вот так – все сразу?
– Никаких секретов. Место занимают, я все равно не читаю уже.
– А раньше?
– Почитывала.
– Сам процесс разонравился?
– Вроде того. Я и телевизор не смотрю – вон, аж пылью весь покрылся.
Ну, пыль-то можно было и стереть, подумал я, не ради смотрения, а ради чистоты.
– Почему? – не отставал я.
– А вы смотрите?
– Иногда.
– И что показывают?
– Да… В общем-то, ничего интересного. Я больше интернет.
– А там что?
– Книги те же. Фильмы. Общаюсь.
– А, – скала она равнодушно. – Ну, кому что. Я насчет общаться живых людей предпочитаю.
Неправду говорит, подумал я. Ничто в ней не выдает желания и умения общаться с живыми людьми. И ко мне, это заметно, сразу же потеряла интерес после отказа покупать книги. Ждет, когда уйду.
Хорошо, уйду, – а она чем займется? Книг не читает, телевизор не смотрит. Ну, попьет чаю, глядя в окно. Может, займется шитьем или вязаньем? Но я почему-то был уверен, что она не занимается шитьем и вязаньем, у нее вообще вряд ли имеется какое-то хобби. Была работа. Может, только она и была? Может, в этом и секрет? Кончилась работа – кончилась жизнь?
Она оставалось для меня абсолютно непонятной.
И – куда деваться от книжных сравнений, если речь о книгах? – я вспомнил об одном уникальном магазине, который давным-давно существовал в Саратове. Он назывался «Книги социалистических стран». Когда я впервые туда зашел, удивился пустоте и обилию. То есть множество книг – и ни одного покупателя. Две хорошенькие продавщицы в голубых халатиках. Все очень аккуратно, чинно и чисто, хороший запах… А на полках было ВСЁ. Все авторы, которых смели бы подчистую в другом месте. Но Ремарк – на немецком языке, Гашек и Чапек – на чешском, Станислав Лем – на польском… Были и классики всех времен и народов, но, опять же, на всех возможных языках, включая, кстати, и не социалистические.
Видит око, да ум неймет.
Вот и эта женщина была для меня словно книга на незнакомом языке. О чем-то догадываюсь, что-то чувствую – ничего не понимаю.
И я ушел, перестав задавать вопросы, запретив себе фантазировать на ее счет. Она имеет право на молчание, на тайну, какой бы маленькой, возможно, эта тайна ни была. Но это – ее последнее богатство.
Наверное, все-таки в книгах я разбираюсь лучше, чем в людях.
Деятель
Салтыков вечером отдыхал, обменивался репликами с друзьями в своем журнале. Заморгал конвертик в углу экрана, Салтыков нажал на него, открылось сообщение: «буду в родных Палестинах 23-го, наконец то сможем встретиться! Как мне не терпиться тебя увидеть дружище! Вот наговоримся!».
– В субботу у нас гости, – сказал он Кате.
Та услышала в его голосе нотку раздражения, встала с кресла, где просматривала отчеты учителей своего района (она была инспектор), подошла, посмотрела.
– Образец сетевой эпистолярности, – сказала она. – Ни здравствуй, ни до свидания.
– Сейчас у всех так. Перебрасываемся, как школьники записками.