Читать интересную книгу Хроника № 13 (сборник) - Алексей Слаповский

Видит око, да ум неймет.

Вот и эта женщина была для меня словно книга на незнакомом языке. О чем-то догадываюсь, что-то чувствую – ничего не понимаю.

И я ушел, перестав задавать вопросы, запретив себе фантазировать на ее счет. Она имеет право на молчание, на тайну, какой бы маленькой, возможно, эта тайна ни была. Но это – ее последнее богатство.

Наверное, все-таки в книгах я разбираюсь лучше, чем в людях.

Деятель

Салтыков вечером отдыхал, обменивался репликами с друзьями в своем журнале. Заморгал конвертик в углу экрана, Салтыков нажал на него, открылось сообщение: «буду в родных Палестинах 23-го, наконец то сможем встретиться! Как мне не терпиться тебя увидеть дружище! Вот наговоримся!».

– В субботу у нас гости, – сказал он Кате.

Та услышала в его голосе нотку раздражения, встала с кресла, где просматривала отчеты учителей своего района (она была инспектор), подошла, посмотрела.

– Образец сетевой эпистолярности, – сказала она. – Ни здравствуй, ни до свидания.

– Сейчас у всех так. Перебрасываемся, как школьники записками.

– Уже не перебрасываются. Тоже через сеть.

– Я про стиль. По стилю одно и то же.

– Это да. Он совсем неграмотный? – Катя провела над текстом пальцем, будто карандашом: – «Палестины» с большой буквы, «наконец-то» без дефиса, «не терпится» с мягким знаком, отсутствие запятой перед обращением.

– И «дружище»!

– Да. Шестидесятые какие-то.

– Вот именно. Неизвестно откуда. Главное, он уверен, что я буду просто счастлив с ним наговориться. И восклицательность дурацкая.

– А кто он вообще? Бухалов, – прочла Катя фамилию. – Повезло человеку! Вы друзья?

– Считаемся. Вообще-то он настаивает, что не Бухалов, а Бухалов.

– Что значит – считаемся?

– Долгая история. А предки будто бы из казаков у него. Был казак Бухало, который бухал, вот от него.

– Чем бухал?

– Неважно. Бухать лучше, чем бухать. Да это легенда, скорее всего. Он любит о себе легенды. В Википедии биография – просто песня.

– Он там есть?

– Конечно, человек известный все-таки. Вот, посмотри, – Салтыков открыл страничку Бухалова в известной самодеятельной энциклопедии, где чего и кого только нет, кроме, разве что, самого Салтыкова, но ему это и не нужно.

– Одухотворенный мужчина, – оценила Катя фотографию, на которой Сергей Бухалов был запечатлен в момент глубочайшей задумчивости; не просто фотография – портрет.

– Сам выбирал или даже специально снимался, уж поверь.

Катя вслух читала то, что было под портретом:

– «Общественный деятель, создатель фонда “Сопричастие”, организатор молодежного фестиваля “Евразианство”»… Тут много чего. Кто он конкретно?

– Написано же – деятель. Организатор. Создатель. В советское время писали: скончался видный деятель партии и правительства такой-то. То есть – шишка. Когда человек занимается чем-то неопределенным, самое лучшее слово – деятель.

– Слушай, а ведь ты его не любишь!

– И не скрываю.

– Но говоришь: друзья.

– Я сказал: считаемся. Все, устал, – Салтыков закрыл крышку ноутбука. Хочу поваляться.

– Я тоже. Чай будешь?

– Да, спасибо.

Катя приготовила чай и принесла на подносе с ножками и бортиками (чтобы ничего не крошилось и не просыпалось) чайник, чашки, блюдце с нарезанным лимоном, печенье в жестяной банке, и они улеглись на диване перед включенным без звука телевизором и продолжили разговор. Это стало у них ежевечерней традицией. Беззвучные картинки телевизора – фильмы, передачи, реклама смотрелись еще нелепей, чем со звуком, но зато было чувство отстраненности: там, в этом аквариуме, безмолвно плавает чужая, посторонняя, какая-то неживая жизнь, а они здесь, в жизни настоящей. Иногда на короткое время включали – чтобы вместе дружно посмеяться над очередной глупостью.

– Все-таки не понимаю, – сказала Катя. – Вы когда подружились?

– Мы не дружились. Он… Ну как бы назначил, что ли, меня своим другом. А статью в Википедии он сам если не писал, то редактировал. Что у меня есть, это чувство стиля.

– Правда.

– Ну вот. Там написано: в таком-то году Бухалов уезжает навсегда в Боливию.

– Как это – навсегда? Он же тут опять.

– А вот так. Навсегда! За этим легенда, романтика, история. Он мне ее рассказывал, кстати. Какая-то красавица его не полюбила, и он ей сказал, что навсегда уезжает. В Боливию. Навсегда!

– Почему в Боливию?

– Далеко, красиво, загадочно. В Европу или на Гоа любой дурак уедет, это пошло и не загадочно. А Боливия – сразу вопросы: почему, зачем? Ну, и у него испанский неплохой, поэтому еще. Да и английский тоже. А еще в Боливии Че Гевара орудовал и погиб. Тоже романтично. А Че Гевара – мостик к Пелевину, а с Пелевиным он знаком.

– Шутишь? С Пелевиным никто из живущих незнаком.

– А он знаком. Он со всеми знаком. Между прочим, он в Боливии какой-то бизнес создал.

– Он еще и бизнесом занимается?

– Конечно. Что-то такое… Даже не знаю. Информационные технологии… Из воздуха деньги делает, короче.

– Вот наши люди: просто восхищаюсь! Поехал в Боливию и создал бизнес! Красиво!

– Вот-вот. Безошибочно. Девушки на это покупаются.

– Я не покупаюсь. Но оценила. И насколько навсегда он уехал?

– Да на полгода, не больше. Она его позвала. Или даже приехала за ним, не помню. Если бы посторонний человек текст писал, он написал бы: уехал в Боливию тогда-то, вернулся тогда-то. А «навсегда» – это Бухалова рука, это легенда. Он свою легенду из-под контроля не выпустит!

– Легендарный человек?

– В каком-то смысле. Ему все в своей жизни представляется значительным и символичным. У него темперамент, мышление и отношение к себе великого человека.

– Как он тебя все-таки другом назначил?

– Ну… Вот был такой момент. В студенческое время, в общежитии. Сижу на окне в коридоре, курю, он садится рядом.

– В комнатах не курили?

– У нас нет, староста был строгий. Он подходит, садится, коленки руками обнял, смотрит так на закат, и вдруг начинает исповедоваться. Что из маленького городка, из Краснодарского края, мама и папа полуграмотные, а его тянуло всегда к знаниям, ходил в библиотеку, влюбился там в библиотекаршу, жену гарнизонного офицера, красавицу, у них была любовь, она хотела уйти от мужа, он готов был ее похитить и увезти, офицер узнал, встретил его с сослуживцами, чуть не забили до смерти. И шрам показал. Поднял рубашку, на животе шрам. И такой торс красивый, он ничем никогда не занимался, от природы сложение такое. Гимнастическое. И красивый парень был вообще.

– Он тебе живот показывал?

– Да нет, без всяких. Хотя я какое-то время думал, что он именно такой. Из этих. Ну – всегда опрятный, выглаженный, голос такой довольно тонкий и такой слегка протяжный, как у них бывает. Как бы кокетливый, что ли. Но нет, у него вскоре девушка появилась, он даже на ней женился. Она и сейчас тут живет. Девушка была не наша, не из университета, медичка. Красавица. Просто очень. Как говорится, мисс город, только тогда конкурсов не было. Но о ней слышали, знали. У нее папа был кто-то, из партийных боссов, кажется. Невеста номер один.

– Это его и привлекло?

– Я тоже так думал. Но вроде нет. Он пылал, стихи сочинял, на балкон к ней лазил. У них квартира была на третьем этаже в престижном доме, вот ненавижу же это выражение – престижный дом, а сам говорю, мы все инфицированы насмерть… В общем, такой дом, везде лоджии, балконы. Вот он в ее светлицу и… Любил как бы, в общем. Хотя – не знаю. В этом загадка. Он умел казаться искренним. Или таким был. Не знаю. Так вот, он мне рассказал про офицерскую жену, а потом говорит: я с тобой поделился, потому что ты вызываешь доверие. Мне лестно, конечно, я ведусь на такие вещи.

– Мы все ведемся.

– Да. И так получилось, что я стал его другом. Сейчас вспоминаю – почему? Думаю: я идеально подходил на роль друга студенческой юности. Начитанный. Умный. Но при этом, как сказать… Неупорядоченный. И выпить мог, и с девушками был… Непринужденно вел себя.

– Ты?

– А что?

– Тоже легенда?

– Ты меня просто тогда не знала.

– Мне было года три.

– В общем, он такой Ромео, что ли, а я Меркуцио, хотя громко сказано. Да и не Меркуцио я по темпераменту совсем.

– Не скажи. У тебя бывает…

– Да ладно. Главное, мне с ним всегда было неловко. Он откровенничает, всякие какие-то такие вещи… А меня всего корежит. Трудно объяснить.

– Абсолютно понимаю. У меня с мамой так.

– Не замечал.

– Мы же умные обе, умеем тон держать. А на самом деле нам вдвоем с ней быть – тоска. Не знаем, о чем говорить. Она меня холодной считает. А я ее. Нет, она любит меня, как умеет, но… Ребенку же хочется, чтобы подурачились с ним, потискали, живот пощекотали. Она этого не умела. Не было чего-то… Ощущения кровной связи, вот, наверно это. Кровная связь. Она чувствуется или нет. Что человек с тобой и в тебе. Тогда связь. А она меня родила, отделила от себя – и все. Отделила навсегда. Осталась сама по себе. Может, просто не умеет любить никого, бог не дал. Отец, наверное, поэтому от нее и ушел.