Читать интересную книгу "Тьма. Том 1 и 2 - Лео Сухов"

что я могу сделать.

Такие никому не нужны. Такие эмоциональные тряпки завтра сядут в кабаке, накидаются по самые брови — и выложат военные тайны первому встречному-поперечному. И плевать, что в девяти случаях из десяти этот самый встречный-поперечный будет из Тайного Приказа. В одном-то, самом последнем случае, это действительно будет тот, кому ничего нельзя рассказывать.

— Матери своей сам новости сообщишь? — снова рубанул по больной мозоли Соболев. — Или нам подсуетиться?

Знают они о моей семье всё… Даже больше, чем я сам знаю… Знают и характер матери, и её отношение к двусердым. И про дядю моего знают. И про отца. Всё они знают. И будут использовать.

— Сам сообщу, ваше сиятельство! — бодро ответил я.

— Не прибьёт? — хмыкнул Соболев. — Она у тебя дама с характером…

— Так я по телефону сообщу, ваше сиятельство! За двести вёрст не дотянется! — всё так же бодро и лихо ответил я.

— Я бы на твоём месте не был так уверен, — отозвался голова.

А я и не уверен. Но отвечать тут ничего не надо. Разве что улыбнуться и руками развести: мол, бой план покажет. Сначала долбанём — а там посмотрим.

— К родителям друга своего пока не суйся… — Соболев снова поднимал те темы, которые были наиболее болезненными.

И делал это расчётливо, изображая заботу о молодом вое. Но при этом прощупывал, зараза, со всех сторон. Егор был мне дорог. Хороший парень, честный, весёлый и верный. Таких друзей, если появились, терять нельзя. А я — потерял.

— Похоронку мы сами донесём, — выдержав паузу, добавил Соболев. — Сейчас им тебя видеть не надо.

Я кивнул, соглашаясь:

— Так точно, ваше сиятельство!

Братьев и сестёр у Егора не было. Редкое явление для этой Руси, к слову. Стараются заводить трёх-четырёх детей. Смертность тут, местами, высокая. Вроде и медицина на высоте, и лекари двусердые есть… А всё равно вечная война собирает свою жатву.

Но бывает так, что после первых родов уже других детей не заведёшь. А Егор и сам был поздним ребёнком. Его любили, над ним тряслись… Но не уберегли. Он мёртв — я жив. И это горькое «почему?» всегда будет читаться между строк.

— Как сам считаешь, могли бы лучше отбиться? — задал вопросик с подвохом Соболев.

Могли мы лучше отбиться? Могли! Больше припасов на складах, больше патронов, больше энтузиазма у лётчиков — и орда бы даже до второго ряда застав не добралась.

Мозгами-то я понимаю, что имел место банальный просчёт планирования и снабжения. Вот только говорить этого вслух не надо. И даже думать не надо: в глазах мысли отражаются не хуже, а даже и лучше, чем перед менталистом, который мозги выворачивает.

В общем, не надо начальству на само же начальство жаловаться. И не моё это дело. Вот так сейчас и надо отвечать. Сделал всё, что мог и чего не мог. А дальше сами думайте, ну а моё дело маленькое. Вот когда моё дело большое будет — тогда и буду отвечать.

— Не могу знать, ваше сиятельство. Сделали, что могли, — отозвался я. — Действовали по уставу и инструкциям. На своих местах выложились полностью. И даже больше.

— К вам-то вопросов особых нет… — с сожалением заметил голова.

Хотят они жалоб, ещё как хотят. Им тоже нужно понимать, что да как. Вот только моя жалоба — это плюс для них и минус для меня. Не поведусь: сами разбирайтесь, кто там у вас рукожоп в ставке. Главное, что это не я.

— Что дальше делать собираешься, вой? — ухмыльнулся Соболев.

А вот уже и добрались до новых граней анализа… Что я собираюсь делать? А я почём знаю, что мне делать? В карманах жаба удавилась, а мыши даже повеситься негде: потому что холодильника нет.

Был бы Федей — пожаловался бы. И меня бы поняли.

Но я-то не Федя. Понимаю, что сейчас не надо из себя бедного родственника строить. Вот только опыта Андрея уже не хватало, чтобы сейчас легко и просто подобрать правильный ответ.

Но есть и универсальный рецепт. В каждой непонятной ситуации коси под дурака!

— Не могу знать, ваше сиятельство! Приказов не поступало! — я добавил на лицо кривую улыбку. — Готов служить!

Я бревно! Я бревно! Куда несёт меня река — туда плыву сам. Так что неси меня, река! Неси! А я — бревно! И вообще, у меня ещё срочная служба не кончилась… Могу и дураком побыть…

— К слову, службу мы твою прекращаем… — постучав пальцами по столешнице, задумчиво проговорил Соболев. — Приказ я подпишу. Получишь в отделе кадров. Поступил запрос на твой перевод в Теневой Приказ. Оснований отказывать у меня нет. Ты теперь — ваше благородие и двусердый. А значит, тебе учиться надо. Больше пользы принесёшь.

— Так точно, ваше сиятельство господин голова! — очень серьёзно кивнул я.

Можно, конечно, было поиграть в игру «найди, где тут камеры, которые за тобой следят»… Но я не стал. В моём юном возрасте ещё не положено быть завзятым параноиком. Хотя так-то я отлично понимал: сейчас на меня смотрит не один только Соболев.

Все мои ответы анализируются, все мои реакции разбираются на кирпичики, а дыхание с сердцебиением дотошно измеряются — несмотря на то, что никаких аппаратов ко мне не подключено.

Что и неудивительно.

На Руси двусердов не так уж и много. В лучшем случае, два процента от населения. А, скорее всего, и того меньше.

Появление нового двусерда — это событие. Это повод присмотреться к нему, выявить болевые точки, а дальше — опутать по рукам и ногам, не давая глупой и эгоистичной мысли «а не пуститься ли мне в свободное плавание?» даже появиться в его голове.

Простые, казалось бы, вопросы Соболева — это прощупывание новичка. И ответы, которые я даю — это так, цветочки, всего лишь поверхностный уровень анализа. А вот как я себя веду, как реагирую на вопросы, сколько думаю над ответами… Это уже серьёзнее. Они всё учтут. И всё проанализируют. А потом в личном деле возникнет короткая приписка:

Строил из себя дурака на встрече со старшим головой. Скрытничал и пытался сойти за умного. Требуется дополнительная проверка.

И меня будут снова проверять. Пока не докопаются до сути. Пока душу не вывернут наизнанку, пока не найдут те слабости, на которых можно играть ту мелодию, которую им