Стефан вновь отбил город, однако войско Ранульфа все еще удерживало замок. Таким образом, Линкольн оказался в весьма необычном положении, когда внутри городских стен расположились две враждующие армии.
За четыре недели путешествия Филип не проникся симпатией к Ричарду. Брат Алины был злым юношей, ненавидел Хамлеев и горел жаждой мести; он считал, что и чувства Филипа были такими же. Однако они существенно отличались. Филип ненавидел Хамлеев за тот произвол, который они творили: без них мир стал бы лучше. Для Ричарда же главным было разбить Хамлеев: его мотивы были корыстными.
Ричард был сильным, храбрым, всегда готовым к бою рыцарем, но в остальном в нем чувствовалась слабость. Нередко он приводил в замешательство своих воинов, то обращаясь с ними как с равными, то шпыняя их, словно слуг. В кабаках он вечно старался произвести впечатление, покупая пиво случайным посетителям. Порой, не будучи уверенным, он делал вид, что точно знает дорогу, и из-за его нежелания признать свою ошибку его попутчикам приходилось делать огромные крюки. Так что к тому времени, когда они добрались до Линкольна, Филип пришел к твердому выводу, что Алина стоит десяти таких, как Ричард.
Они миновали большое озеро со снующими по нему судами, а затем у подножия холма пересекли реку, образующую южную границу центральной части города. Без сомнения, Линкольн существовал благодаря судоходству. Возле моста располагался рыбный рынок. Они прошли через еще одни ворота, которые охраняли часовые, и, оставив позади себя городские окраины, вошли в тесный и суетный центр Линкольна. Прямо перед ними уходила вверх узкая, кишащая людьми улица. Дома, лепившиеся друг к другу по обеим сторонам, были полностью или частично каменными, что говорило о солидном достатке их хозяев. Холм был настолько крутым, что у большинства домов одна сторона первого этажа возвышалась на несколько футов над поверхностью, а другая уходила под землю. В поднятой над землей части строений, как правило, размещались либо мастерские ремесленников, либо магазины. Единственными открытыми пятачками были только церковные кладбища, на которых шла бойкая торговля зерном, птицей, шерстью, кожей и прочим. Филип и Ричард со своей маленькой свитой проталкивались в толпе горожан, воинов, животных и повозок. Филип с изумлением обнаружил, что под ногами у него были каменные плиты. Вся улица была вымощена! «Сколько же здесь богатства! — восхищался он. — Если уже улицы мостят, словно дворцы или соборы». От помоев и навоза ноги слегка скользили, но это было гораздо лучше, чем реки грязи, в которые зимой превращалось большинство городских улиц.
Они добрались до вершины холма и вошли в третьи ворота. Теперь они оказались во внутреннем городе; атмосфера здесь была совсем иной: менее суетная, но более напряженная. Сразу слева от них находился вход в замок. Огромная, обитая железом дверь наглухо закрывала проход под аркой. В стрельчатых окнах надвратной башни мелькали серые силуэты, вдоль зубчатых стен расхаживали часовые в доспехах, и в их начищенных шлемах отражалось тусклое солнце. Никто из них не разговаривал, не смеялся, не свистел, облокотившись на балюстраду, проходящим мимо девушкам: они были напряжены до предела.
Справа от Филипа, не больше чем в четверти мили от ворот замка, виднелся западный фасад собора, и, несмотря на близость замка, он служил военным штабом короля. Шеренга часовых перегородила узкую улочку, что вела к церкви. За спинами часовых в три двери собора то и дело входили и выходили рыцари и стражники. На кладбище располагался лагерь армии с палатками, кострами и щиплющими чахлую траву лошадьми. Монашеских строений здесь не было: Линкольнский собор обслуживался не монахами, а священниками, которых называли канониками и которые жили в стоящих неподалеку от церкви обычных городских домах.
Пространство между собором и замком было пустым; там и оказались Филип и его попутчики. Неожиданно он понял, что к ним приковано все внимание как стражников короля, так и часовых на стенах замка. Они стояли на ничейной земле, разделявшей два военных лагеря, возможно, в самой опасной точке Линкольна. Оглядевшись, он увидел, что Ричард и его свита уже двинулись дальше, и поспешил за ними.
Королевская стража тут же их пропустила: Ричарда здесь хорошо знали. От западного фасада собора Филип пришел в восторг. Центральная арка входа была невероятно высока, а боковые — в половину ее высоты, но тоже внушительные. Все это выглядело как врата рая, и Филип мгновенно решил, что хотел бы, чтобы и у Кингсбриджского собора был такой же главный вход.
Оставив лошадей под присмотром сквайра, Филип и Ричард прошли в собор. Внутри народу было еще больше, чем снаружи. Боковые проходы превратили в стойла, и сотни коней стояли привязанными к колоннам сводчатой галереи. Воины собрались в нефе, и здесь тоже горели костры. Одни говорили по-английски, другие — по-французски, а кое-кто — по-фламандски, на этом гортанном языке фландрийских купцов, В общем, рыцари расположились в соборе, а воины попроще — на улице. Филип был огорчен, увидев, что некоторые мужчины играют на деньги в «девять камешков», но еще больше его удручило появление нескольких женщин, которые были одеты слишком легко для этого времени года и явно заигрывали с мужчинами. «Прямо-таки как грешные женщины, — подумал он, — или даже, прости Господи, шлюхи».
Дабы не смотреть на них, он поднял глаза к потолку. Потолок был деревянным, расписанным яркими красками, но горевшие в нефе костры, на которых готовили пищу, представляли для него ужасную опасность. Филип протискивался в толпе следом за Ричардом, который чувствовал себя здесь как дома, то и дело отвечал на приветствия баронов и лордов да похлопывал рыцарей по спинам.
Центральная и восточная части собора были отгорожены веревкой. Восточную часть занимали священнослужители, а в центральной находилась ставка короля.
За веревкой стояла еще одна шеренга стражников, за ними — толпа придворных, а в самом центре на деревянном троне сидел окруженный графами король Стефан. С тех пор как четыре года назад Филип видел его в Винчестере, король сильно возмужал. На его красивом лице пролегли тревожные морщины, темные волосы слегка посеребрила седина, а проведенный в сражениях год сделал его более поджарым. Он о чем-то весьма