Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

верное направление, и мы повернули. Потом он еще раз указывал, куда идти. И наконец мы достигли берега.

Я быстро его оглядел, боясь, что ни одной лодки с лодочником здесь не окажется. Ведь уже властвовали вечерние сумерки. И действительно, берег был пуст… Но тут же среди деревьев, стоящих на своих костлявых длинных пальцах корней, заметил лодку. Человек, сидевший в ней, удил рыбу.

И тогда наш проводник тоже выдохнул:

— Ха! Тебе, о разумный, в самом деле покровительствует Кубера.

И он позвал лодочника, тот оглянулся и вскоре уже причаливал к нашему месту. Мы заняли места в лодке и отплыли. Я повернулся. Седой стоял на полоске белого песка, одеяние его тоже казалось белым, как песок и как волосы, на смуглом лице ясно вырисовывался знак трезубца. И чем дальше мы отплывали, тем все более смутной, зыбкой делалась фигура этого человека, — пока вовсе не растворилась в песчаных сумерках…

Глава 35

Расплатившись с лодочником, мы направились к лагерю. Все было на месте. Слуга того брахмана встретил нас. Я тут же хотел собраться и уходить отсюда. Мои спутники словно спали на ходу. Отвечали невпопад и односложно. Поэтому все мои вопросы, по сути, так и повисали в воздухе, словно дым из курильницы, и чем больше было вопросов, тем гуще становился этот дым. Я выдохся и замолчал. Но все же еще спросил у слуги брахмана:

— Что здесь происходит?

Тот пожал плечами и покорно ответил:

— Ничего, о господин, ничего не происходит.

Позже он все-таки признался, что кое-что происходит: голод делает свое дело, нельзя ли его чем-то утолить? И я дал ему риса и лепешку.

— А остальные? — участливо спросил он.

Я ответил, что монахи не вкушают после полудня.

— Но сейчас и не полдень, а полночь, — отозвался он, кивая на взошедшую над островом половину луны.

Нет, в таком состоянии мы не могли двигаться дальше; лошади паслись, верблюд спал, улегшись; наевшийся слуга брахмана устроился у костра; а я сидел и смотрел на воду, по которой тянулась зыбкая дорожка лунного песка, уходящая к острову. Остров этот высился тоже зыбучей громадой, и мне мерещилось, что, если снова набрать полную грудь воздуха и выдохнуть: «Ха!» — она рассыплется. Как выдохнул однажды Вайшравана во время битвы богов с асурами, полубогами, происходившей на горе Меру; достигнув середины горы, он произнес только слог «Ха», и этот слог устремился, окутываясь паром, на войско асуров и повалил его; так Вайшраване было дано еще имя — Выдыхающий. Это все мгновенно пришло мне на ум в разговоре с седым. И, похоже, всего лишь один слог, по сути, два знака звучащие, решили исход этого странного дела.

Задремал я только под утро. И, открыв глаза, не сразу уразумел, где я: в Большой Пустыне Текучих Песков или на берегу Большой Текучей Воды? Хотя так Гангу и не называют. Жители этой земли часто ее величают Ганга-Ма, Матерь Ганга. Мои спутники как ни в чем не бывало готовили рис, поили и чистили лошадей, осматривали нашу поклажу. Один монах у воды читал мантру. Слуга брахмана куда-то ушел и не появлялся. Я сразу спросил о нем. Но никто его и не видел. Остров с его лесами скалами, величественным храмом со сверкающей разноцветной черепицей заливало солнце, и он был, конечно, не из песка, а из крепкой земли, камня, дерева, листвы, воды… и чего-то еще, чего-то необъяснимого. Я вспомнил лотосы. Что же в них необъяснимого? Или корни ньягродхи? В которые чуть и не превратились мои спутники?

Я смотрел на них. Нет, это были люди из плоти и крови.

Вот ко мне подошел Хайя. На его лбу уже не было никакого трезубца.

— Мы останемся здесь или уже отправимся дальше? — деловито спросил он.

— Зачем же еще нам здесь пребывать? — отозвался я вопросом на вопрос.

Он оглянулся на остров.

— Тебе не хочется там побывать?

Я уставился на Хайю.

— На острове?.. Но… я там уже бывал. Как и вы.

Хайя заразительно засмеялся, по своему обыкновению, — заржал, сказал бы Джанги.

— Ну да! — воскликнул он. — Ха-ха-го-го!.. В одной из прошлых жизней!

— Да, и эта жизнь случилась одну ночь назад, — подтвердил я.

— Если это была ночь Брахмы[428], то остается только удивляться твоей памяти, учитель.

Я ловил взгляд Хайи. Наконец мы посмотрели друг другу в глаза. Умытые глаза Хайи на его длинном лошадином лице были, как всегда, прозрачны и умны. Он отвернулся и окликнул монахов — Синхаварману и Вишялаварману, спросил, любопытен им еще этот остров или нет?

— Но учителя ждет раджа Камапуры, — отозвались они. — А день Шивы хотя и не так долог, как ночь Брахмы, но тоже может растянуться.

— Значит, после трапезы уходим, — объявил Хайя.

Я переводил глаза с одного на другого. Они продолжали выполнять свою работу, свежие после умывания, с блеском в глазах. Без трезубцев на лбах. Отправился и я к воде и хорошенько умылся в надежде прийти в чувство. Похоже, они сговорились поводить меня за нос.

В полном, как обычно, молчании вкушали мы рис с овощами и изюмом, зачерпывая ароматные горстки пальцами и отправляя их в рот. Потом пили сок манго. Но и после вкушения не стали говорить, это запрещено. Лишь снова умывшись после еды можно обращаться друг к другу. Таково правило.

— Хайя, Синхавармана и Вишялавармана, — обратился я к ним, уже направившимся было к нашим лошадям и верблюду. — Постойте.

Они приостановились, обернув ко мне лица.

— Где вы были все эти дни и ночи?..

Они смотрели на меня.

— Два дня и три ночи, — уточнил я.

— В пути, — сказал Хайя.

Остальные согласно закивали.

— В пути по острову? — снова задал я вопрос.

— Джамбудвипа[429] и есть остров, — отвечал невысокий круглоголовый Вишялавармана.

Его товарищ, сухощавый с глубоко запавшими глазами Синхавармана подхватил:

— И мы давно по нему держим путь, даже пребывая на месте, в Наланде. Дхьяна — это девятиступенчатое странствие, вы же знаете, учитель, начиная с уничтожения внутренней привязанности, когда созерцаемое саморазворачивается, потом вхождение в глубокую сосредоточенность, потом следует самадхи, когда грань между внутренним и внешним исчезает, затем бодхи, всецелое и совершенное созерцание истинной сущности всего, что уже можно считать окончанием пути, но и далее следуют ступени: проникновение в бесконечное пространство, и потом бесконечное восприятие, созерцание ничто, невосприятие и не невосприятие, и наконец ниродха-самапатти, прекращение волнения дхарм.

— Странниками дхьяны нас и можно считать, — добавил его товарищ, качая круглой головой.

— Скажите мне прямо, — заявил я, теряя терпение, — вы были на том