Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

Ряшин видел, что его сторонники нерешительно переглядываются, и решил выступить сам.

— Я хочу высказаться, — сказал он и с места сердито начал речь. На этот раз он говорил с нескрываемым раздражением, ругал комитетчиков, Леона, Луку Матвеича и даже Овсянникова. — И эти люди, именующие себя политиками, позволяют себе учить нас, которыми руководит Плеханов, лучший ум революционной России!.. Да, мы не признаем ваш съезд! Мы знаем Всероссийскую конференцию, считаем ее нашим съездом и вас обязываем принять ее решения к исполнению! — говорил он, размахивая короткими руками. — Что такое ваша тактика? Это якобинство, это — бланкизм, это перепрыгивание через все и всяческие исторические рубежи и забегание вперед на десятки лет! Вы толкаете революцию на путь опасных экспериментов, на путь насилия и якобинства и тем отпугиваете от нее все демократические слои общества.

— И если мы победим, мы решительно, по-плебейски, как говорил Карл Маркс, разделаемся с контрреволюционерами, — спокойно заметил Лука Матвеич, но Ряшин не обратил внимания на его реплику и все говорил и говорил… Лицо его блестело от пота, маленькие быстрые глаза горели злыми огоньками, руки то и дело поднимались и резко опускались.

— …Вы хотите создать в деревне революционные комитеты и сделать мужика революционером, но вы, большевики, забываете, что мужик — это сила дикая, буржуазная по своей природе и ее надо сто лет умывать и причесывать. На кого вы решили опираться, вы думали об этом? Вы решили опираться на малограмотного, весь век думающего о земле, о богатстве Данилу Подгорного! Это мираж, а не союзник!

— Я дал вам слово не для ругани и оскорбления, — резко прервал Ряшина Леон и предупредил: — Прошу уважать присутствующих, а то я лишу вас слова.

Кисляк вскочил на ноги и запальчиво крикнул:

— Вы диктаторы! Я протестую против нарушения демократии!

Поднялся шум, послышались недовольные голоса: „Да уймите их!“

Ряшин закончил свою речь предложением выразить неодобрение решениям третьего съезда и признать решения Женевской конференции правильными. Тогда поднялся Бесхлебнов и заявил:

— Товарищи, я выхожу из Союза социал-демократов. Это не социалисты, а прихвостни хозяйские. Призываю всех рабочих-партийцев из меньшинства последовать моему примеру.

Наступила тишина. Все знали Бесхлебнова, как смелого и честного человека, и сторонники меньшинства задумались: если уж такой человек решил порвать с Ряшиным, — значит тот далеко отошел от пролетарского дела. Сосед Бесхлебнова, токарь Клевцов, встал и обратился к Леону и Луке Матвеичу:

— Запишите и меня сторонником Комитета. Иван Павлович гнет не туда, куда надо рабочим политическим лидерам направлять нас. И я не согласен, что Данила Подгорный есть мой враг и недостойный человек, а думаю, что он тоже не прочь подняться вместе с нами против самодержавия. Разве вы не помните, как он дрался с казаками, когда они разгоняли нашу демонстрацию?

Данила Подгорный поднялся на ноги и взволнованно сказал:

— Мы, мужики, всегда считали вас, мастеровых, политических, смелыми людьми, которые не боятся выступать за правду и отстоять ее от всех кровососов, какие сидят на мужицкой шее. И я хочу сказать всем, кто идет заодно с Комитетом: мужик поддержит вас в вашем справедливом деле.

— Вот это политическая речь! — удовлетворенно воскликнул дед Струков, — А то толкут воду в ступе, язви вас с вашим Иваном Павлычем. Молодец, Данила, правильно смотришь на дело, политически!

Лука Матвеич улыбнулся и провел рукой по голове.

Ряшин взял шляпу, неторопливо поднялся и сказал своим сторонникам:

— Пошли, товарищи, пусть они якшаются тут с мирошниками.

— Я прошу вас остаться, Иван Павлыч, — задержал его Лука Матвеич, — у нас есть один вопрос, касающийся вас лично.

На поляне стало тихо, все вопросительно посмотрели на Ряшина.

— Пожалуйста, — сказал Ряшин и опустился на траву в тени деревьев.

— Но сначала давайте закончим обсуждение главного вопроса, — предложил Лука Матвеич.

Собрание одобрило решения третьего съезда РСДРП и постановило просить Центральный Комитет распустить Югоринский союз социал-демократов. За это предложение голосовали и некоторые сторонники Ряшина, но большинство их молчало. Присутствие Ряшина оказало свое действие.

После этого Леон встал на колени и объявил:

— Товарищи, следующий вопрос у нас такой: о срыве демонстрации и о поведении лидеров нашего меньшинства — Ряшина и Кулагина…

— Виталий, — обратился он к Овсянникову, — расскажите, что вам известно.

Все притихли, поняв, что сейчас произойдет что-то необычное, и ждали слов Овсянникова, эсера, никогда не бывавшего на сходках социал-демократов и вот пришедшего сюда, видимо, только из-за Ряшина.

Овсянников рассказал о том, что Ряшин накануне сходки предлагал ему сообща выступить против Комитета на диспуте, который он намеревался устроить по поводу решений третьего съезда и Женевской конференции, и наконец сообщил, что, по словам Ряшина, листовки Комитета были перехвачены Кулагиным и тем якобы предотвращено кровавое побоище.

— Это ложь, — спокойно возразил Ряшин из-под дерева. — Я вам говорил и здесь могу повторить, что считаю демонстрацию в такое время безрассудной. Город наводнен войсками.

— Нет, это не ложь! — повысил голос Овсянников. — Я готов сам предстать перед партийным судом и понести наказание, если я лгу. Ряшин уговаривал меня действовать сообща против Комитета, и когда я заявил, что не верю в достаточную политическую зрелость всей массы рабочих для активных действий, он мне так ответил: „И мы не верим. Эта демонстрация не удалась потому, что мы с Кулагиным предупредили ее. Комитетчики отпечатали уже листовки с призывом на демонстрацию, а мы перехватили их“. Это ваши подлинные слова, господин Ряшин… Товарищи, я пришел на сходку для того, чтобы рассказать вам об этом подлом поступке Ряшина» и Кулагина. Это прямое предательство! — горячо заключил Овсянников и сел на траву.

— Какой позор! Да что же это такое?

— Из партии их вон! — раздались негодующие голоса.

— Придется устроить товарищеский суд, — сказал Лука Матвеич и обратился к Ряшину: — Вы не откажетесь дать суду свои объяснения?

Ряшин был разъярен, но, стараясь не выдать своего волнения, сдержанно ответил:

— Не откажусь. Но перед судом должны выступить двое, а одного нет. Я имею в виду товарища Кулагина.

— Когда он освободится из полиции, тогда и его заслушаем, а дело откладывать нельзя, — сказал Лука Матвеич и предложил избрать товарищеский суд.

В состав суда избрали деда Струкова, Леона и Ермолаича, общественным обвинителем — Ткаченко, а защитником вызвался быть Кисляк.

Ряшин поднялся, сбычился, лицо его побагровело и подергивалось нервным тиком.

— Я все же предлагаю, — угрюмо проговорил он, — отложить это судилище до прихода Кулагина. Я ничего не знаю и знать не желаю о ваших листовках и считаю заявление эсера Овсянникова клеветой.

— Господин хороший, вы можете дорого поплатиться за ваши слова! — угрожающе крикнул Овсянников.

— Спокойно, спокойно, товарищи. Тут не семейное дело, и я слова буду раздавать по надобности, — вмешался дед Струков. Он уже восседал в центре поляны, между членами суда. Достав из кармана маленький карандашик и лист бумаги, он разгладил траву, чтобы не мешала писать, и деловито спросил у Леона: — Леон, расскажи, как все получилось.

— Пусть расскажет Ткаченко. Он прятал листовки и не нашел их в своем сарае.

— Товарищи, я знаю твердо одно, — заявил Ткаченко, — листовки могли выкрасть у нас только предатели. Скажу яснее: предатели из меньшевиков не хотели допустить, чтобы мы повели рабочих на демонстрацию. За это говорит и то, что при аресте Кулагина у него была найдена наша листовка. А что из этого получилось дальше, вы сами знаете: город был переведен на военное положение, и демонстрацию нам пришлось отменить.

— Кто возле вас живет по-соседству? — спросил Лука Матвеич.

Ткаченко подумал, качнул головой, но потом вспомнил и сказал:

— Кисляк еще живет рядом. А больше никто из наших.

На Кисляка уставились десятки глаз, конторщик сначала покраснел, а потом побелел, как полотно.

— Вы встаньте и спокойно скажите об этом, — подал совет Ряшин, а сам подумал: «Проболтается, идиот. Эх, и навязались мне помощнички!»

А Кисляк, почувствовав, что главное подозрение падает на него, все никак не мог прийти в себя. Он слышал кое-что о том, как революционеры расправляются с предателями, и ему уже казалось: вот его исключили из организации, вот ведут за руки в лес… наставляют револьвер и… и он истерически выкрикнул:

— Не я, господа… виноват, товарищи! Это все они сделали!