— Не должно быть такой правды, — застонала Гермиона, ныряя в груду подушек. — За что же мы тогда боролись? — со слезами в голосе спросила она.
— За власть. Люди всегда борются только за власть. Остальное — иллюзия.
Гермиона почувствовала, как он опустился на кровать рядом с ней.
— Я не хочу, чтобы так было, — глухо сказала женщина.
— Ничего не поделаешь, — хмыкнул ее собеседник. — Сильный расправляется со слабым тогда, когда это для чего‑либо необходимо. Глупо бороться против. Борись за то, чтобы не оказаться в числе слабых.
— Но так долго длиться не может. Всё рухнет. Ни один тоталитарный режим не может существовать вечно, его свергнут!
— Не забывай, кто дирижирует оркестром, — пожал плечами Люциус. — Мы в начале большого пути, как бы пафосно это не звучало. И чтобы что‑то построить, нужно сначала расчистить площадку. Разными методами, Кадмина. Где‑то хитростью, где‑то силой. — Он помолчал. — Где‑то жестокостью. Не будешь же ты утверждать, что до прихода к власти твоего отца жестокости не было вовсе? Не копай глубоко — а Азкабан, дементоры? Бесконечная страшная пытка на десятки лет, признанная всеми, законная. Ты берешь одну конкретную ситуацию и всё оцениваешь под ее углом. Да, Беллатриса жестока. У каждого свои причуды. И всем им нужно уметь найти применение.
— Если Maman прозвали Черной Вдовой, если Ада Афельберг сразу поняла, что ее ожидает — значит, это далеко не единичный случай, — глухо отозвалась Гермиона.
— В первый год после революции — да; сейчас такое случается много реже. Но будет всегда. Есть свои законы, Кадмина. Их сложно уловить, ты слишком далека от всего этого. И, поверь, лучше тебе таковой и оставаться. Прими происходящее как данность; необходимость, неприятную тебе.
— Но почему ребенка, ребенка — за что?! — ожесточенно выпалила женщина, выныривая из подушек и устремляя на Люциуса яростный взгляд. — Если этот Винни что‑то там набедокурил, нужно было поймать его! И кипятить кровь ему! Но не его дочери! Не верю, что вы не могли найти того, кто вам необходим!
Это «вы» слетело как‑то само собой, и Люциус усмехнулся.
— Могли. Но Винни еще нужен Темному Лорду.
— А ребенок и его жена — не нужны? — с едким сарказмом отметила женщина.
— Именно так, Кадмина. C'est la vie[94].
— Mais c’est terrible ce que tu dis![95]
— Ceci pos, cela change la question[96], — хмыкнул Люциус Малфой, глубокомысленно кивая головой.
— Это не повод для шуток! — горько протянула Гермиона.
— Отнюдь. Лишь ирония помогает сохранить разум.
— Но можно же что‑то изменить, — села на кровати Гермиона, всматриваясь в стальные серые глаза своего собеседника. — Я поговорю с Papá!
— Не стоит. Впрочем, Темный Лорд объяснит тебе все лучше меня, il prend toujours par les sentiments[97].
— Oui, oui, il est charmant[98], — съязвила Гермиона. И вдруг спохватилась: — Прекрати! Немедленно прекрати это!
— Что прекратить, mon enfant[99]?
— Перестань! Перестань говорить по–французски! Перестань говорить об этом с такой насмешкой!
— Не злись, Кадмина, — Люциус примирительно провел рукой по ее волосам. — Мы вообще больше не будем об этом говорить. И тебе бы я настоятельно рекомендовал не думать об этом больше…
* * *
— Нет, ты полюбуйся!
Багровая от злости Джинни шлепнула на стол свежий номер «Ежедневного пророка».
На развороте под фотографией Темного Лорда на фоне празднующего прошлое первое сентября Даркпаверхауса красовался огромный заголовок: «Внучка Лорда Волдеморта шипит, как речная гадюка», а подзаголовок ниже гласил: «Раздвоенный язык влиятельного основателя».
Гермиона схватила газету и стала быстро читать размещенный под огромными буквами текст:
«Мы отдаем своих детей в самом опасном, с точки зрения дурного влияния, возрасте в со всех сторон сомнительное заведение! Мы доверяем словам людей, чьи поступки, судя по всему, так и не смогли ничему нас научить! Мы утверждаем, что мы мудры и рассудительны, но идем на поводу у самой страшной слабости — бездействия…
Магическое сообщество уснуло, закоченело в слепом безмолвии. От усталости пришло преступное безразличие.
Но ведь это наше будущее, наши собственные дети!
Внучка Лорда Волдеморта в свои полгода уже говорит на парселтанге, но не владеет человеческой речью. Она шипит, как речная гадюка — и это, кажется, совершенно устраивает ее печально известного дедушку. Разве может нормальный ребенок изъясняться, как хладнокровный ползучий гад? Как можно спокойно поощрять подобное, не научив дитя даже говорить по–человечески? Или Лорд Волдеморт считает, что язык змей более соответствует его отпрыскам?
Что это? Попытка восстановить «семейные традиции»? Ведь, как известно, мать и дядя того, кого именуют Темным Лордом, всю свою жизнь плохо владели людской речью, предпочитая ей противоестественное шипение — с подачи полуненормального Марволо Гонта, чье имя Лорд Волдеморт считает настолько достойным, что предпочитает использовать его, забывая «маггловское» первое имя и отказываясь от ненавистной ему фамилии отца в пользу имени рода своей матери?
Лорд Волдеморт во всем решил следовать примеру своего «выдающегося» дедушки?
Но если из своей родной внучки тот, кто ныне зовется Т. Марволо Гонт, решил вырастить получеловека, чудовище, не владеющее людской речью, то во что же он собирается превратить чужих, наших детей? Как могут родители допускать подобное, добровольно отдавая свои чада в лапы чудовища?
Задумайтесь!
Лорд Волдеморт изменил свой внешний облик, стал более походить на человека — но он не может перекроить свою суть, свою змеиную сущность, наложившую печать на его душу. Не забывайте о прошлом! Почему болезненные уроки ничему не учат современных волшебников?
Где ваши глаза, где ваши уши? Почему заснул ваш разум, убаюканный лживыми речами?
О, вы, волшебники и ведьмы, вы своими руками укладываете мир под ноги Лорду Волдеморту! Вслушайтесь в эти страшные слова! Кем стали мы, как мы могли такими стать? За что же умирали наши близкие еще так недавно?..»
Гермиона дочитала статью и с негодованием впилась взглядом в подпись — «Элфиас Дож».
Это престарелый дружок Дамблдора, кажется, наследница Темного Лорда мельком видела его лет пять назад на свадьбе Билла и Флер и уж точно читала в книге Риты Скитер немало примечательного. Но что же себе позволяет этот дерзкий седой одуванчик?!
— Что это? — осипшим от негодования голосом прошептала Гермиона вслух. — Что это такое?! — с внезапно нахлынувшей яростью вскричала молодая ведьма, и вскочила на ноги. — Как они смеют?! Как они могут такое писать о Етте?! Ползучая гадина?! Моя дочь — ползучая гадина?! Да как он осмелился?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});