кандидатов, чьи личные дела были просмотрены, примерно в семь раз превышал первоначальный американский список. У главного конструктора советской космической программы были свои соображения на этот счет, как писал Яздовский в мемуарах:
Сколько людей следует отобрать в космонавты? Королев, улыбаясь, ответил: «Много, американцы отобрали семь человек, а нам надо много больше». Это, конечно, вызвало недоумение, но особенно комментировать никто не стал. Все поняли, что планируется не один, не два, а значительно больше полетов[126].
Как только первоначальная гора из тысяч личных дел во втором раунде уменьшилась до более приемлемых 352, Яздовский отправил в поле пары своих врачей: «В короткие сроки им надлежало найти несколько десятков абсолютно здоровых… дисциплинированных, не имеющих замечаний по службе, профессионально перспективных, молодых, невысокого роста, худеньких летчиков-истребителей»[127]. И разумеется, политически надежных. Работу медицинской комиссии Яздовского контролировала еще одна комиссия с типичным советским названием – Государственная межведомственная комиссия, сокращенно ГМВК[128]. Главной задачей ГМВК была фильтрация кандидатов «на основе их политической надежности». «Этим занимался КГБ, – рассказал один из кандидатов Павел Попович. – Нас изучали и проверяли. Они выясняли нашу семейную историю и наши родственные связи»[129]. Каждый из 352 мужчин, с которыми врачи проводили собеседования на местах, включая, разумеется, Гагарина, должен был пройти эту политическую проверку, чтобы попасть на следующий этап отбора. Как человек, который в детстве тщательно стирал и гладил свой красный пионерский галстук, а в профессиональном училище был капитаном комсомольской баскетбольной команды обширной Саратовской области, этот тест Гагарин вряд ли мог провалить.
Вскоре список из 352 кандидатов, предварительно опрошенных на авиабазах, вновь сократился. Осенью и зимой 1959–1960 годов оставшихся 206 кандидатов вызвали группами по 20 человек в Москву в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь для жесткого медицинского и психологического тестирования под кодовым названием «Тема № 6». Гагарин попал туда в начале октября[130], его друг Шонин – в конце ноября. Приветственные вечеринки для них никто не устраивал. У прибывших молодых людей отобрали форму, выдали им госпитальные пижамы и разместили в палатах. Рассказывать кому-либо в госпитале, что они там делают и почему, было запрещено. Впрочем, и сами они не все до конца понимали в тот момент, зачем их вызвали. «Нам велели ни с кем не разговаривать, – рассказал Алексей Леонов, прибывший в той же группе, что и Гагарин, – хотя у нас и были подозрения, что программа связана с космическим полетом»[131]. «Мы были взбудоражены», – добавил он.
Если оставить в стороне политическую благонадежность, то многие тесты, которые пришлось пройти советским кандидатам, чрезвычайно походили на те, которым подвергались американцы семь месяцев назад, – возможно, не случайно, поскольку некоторые подробности переживаний астронавтов к тому моменту были опубликованы в американской прессе. Но советский режим медицинских испытаний был, если это возможно, еще более неприятным и продолжался дольше. Некоторые кандидаты провели в госпитале почти месяц. Все они прошли через тот же ужасный тест, что и кандидаты проекта Mercury, когда прямо в слуховой канал заливали воду. Их также заставляли сидеть в термокамере, где температура поднималась еще выше, до 70 ℃, и они жарились там столько, сколько могли выдержать. Вместо одного раза, как у американцев, им пришлось проделать это трижды, а Яздовский каждый раз скрупулезно отмечал результат: «К концу опыта лицо и видимые слизистые приобрели багрово-красный цвет с ясно выраженной синюшностью, лицо было обильно покрыто потом»[132]. После термокамеры кандидаты должны были сразу же выполнить серию приседаний.
Как и американцев, советских летчиков запирали в барокамере и постепенно снижали в ней содержание кислорода, а Яздовский и его команда наблюдали за ними через иллюминаторы. «Многие теряли сознание, – рассказывал один из будущих космонавтов Дмитрий Заикин. – Не могли вынести это испытание. Они просто падали на пол»[133]. Кроме того, были испытания на вибростенде, вызывавшие тошноту и призванные оценить, насколько человек способен противостоять ощущениям при старте, во время жесткой болтанки. «Вы садитесь в кресло, а оно начинает вибрировать, – рассказывал Борис Волынов, также прошедший отбор. – Главное – это амплитуда колебаний. Когда она становится большой, ваши зубы начинают стучать»[134]. Одним из примечательных различий между американским и советским протоколами испытаний была древность некоторого советских установок, добавлявшая испытаниям порцию ужаса. «Центрифуги, – вспоминал Волынов, – были не слишком, скажем так, современными. На самом деле они были довольно старыми. Иногда приходилось привязывать кресло дополнительными цепями, чтобы пилот не вылетел с него в стену».
Кандидаты начали отваливаться десятками. «Врачей было много, – писал Гагарин позже, – и каждый строг, как прокурор. Приговоры обжалованию не подлежали»[135]. Тестирование было настолько тщательным, что некоторых кандидатов вообще отстраняли от полетов, и их летная карьера в военной авиации внезапно рассыпалась в прах. Психолог Ростислав Богдашевский отметил холодно, что целью было «получить сравнительную оценку – то есть попытаться понять, кто из отобранных людей лучше других способен переносить те издевательства, которые мы для них придумывали»[136]. Прополка была безжалостной. В медицинских испытаниях программы Mercury в клиниках Лавлейса и Райт-Паттерсон все кандидаты прошли полный курс и по итогам узнали свои результаты. В Москве кандидатов выбраковывали по ходу дела. «Наше число все уменьшалось и уменьшалось, – рассказывал Борис Волынов. – Знакомые, которых я уже видел, просто исчезали». А 20 кандидатов ушли по собственному желанию. Они просто были сыты по горло.
В отличие от Гагарина, который ни словом не обмолвился дома, чем на самом деле занимается (а его жена Валентина, надо сказать, и не задавала лишних вопросов), его друг и будущий соперник Герман Титов нарушил все правила и рассказал жене Тамаре, для чего его вызвали в Москву. Именно это свойство характера не одобряли его будущие инструкторы, наряду с нежеланием безоговорочно подчиняться врачам и, пожалуй, привычкой к месту и не к месту цитировать Пушкина. Но Тамара готовилась рожать ребенка, которому суждено было умереть через несколько месяцев после рождения, и Титов каждый день писал ей тайные письма из Москвы, чтобы подбодрить. Большинство этих писем никогда не публиковались. Называя жену Тамарочкой, он заполнял их милыми и полными любви увещеваниями и просьбами следить за здоровьем – «тебе нужно гулять по крайней мере три часа в день, а походы в магазин не считаются»[137] – наряду с рассказами о медицинских пытках, которые ему и другим приходилось ежедневно терпеть:
13 января 1960 года
Милая Тамарочка,
Счастлив сообщить, что психолог не отправил меня в сумасшедший дом. Это значит, я продолжаю участвовать в проекте. Сегодня меня облучали ультрафиолетовыми лучами. Кстати, не показывай эти письма, особенно те, что касаются моего задания, и не говори о них ни с кем посторонним… Парни отваливаются, как мухи… Моя малышка, не расстраивайся и не скучай по мне. Сейчас тебе нужно больше жизни, больше физической активности и свежего воздуха. Теперь вас двое. Целую…
«Как я их ждала, – сказала Тамара в одном интервью несколько десятилетий спустя, – как ходила к почтовому ящику с замиранием сердца…»[138]
К собственному изумлению, Титов выдержал испытания до конца. К последней неделе января все его товарищи по эскадрилье были отсеяны. «Из старой гвардии, – писал он Тамаре почти месяц спустя после начала обследования, – остался я один». Титову это казалось особенно удивительным, поскольку подростком он, катаясь на велосипеде, сильно повредил лодыжку, но врачи, хотя это и казалось невероятным, до сих пор ничего не обнаружили. «Нас обследуют так тщательно, – писал он, – что вытаскивают на свет даже то, чем мы болели в детстве». Но врачи так и не узнали о его лодыжке. Через несколько дней после того, как медсестры, которых Титов называл «гестапо», подвесили его вниз головой в очередном изуверском эксперименте и он «боялся, как бы бедное сердце не выскочило из груди», ему объявили об успешном прохождении отбора.
Но куда, собственно, проводили отбор? К этому моменту большинство из тех кандидатов, которые сумели продержаться дольше других,