Читать интересную книгу Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

тут многолюдно: вероятно, всем истринским новоиерусалимцам вдруг захотелось что-то написать или прочитать. Мужчины что-то рявкали большими ртами, женщины, преимущественно старухи, им поддакивали. Юра остановился в стороне и вслушался в мрачно-праздничные разговоры настоящих взрослых.

Слово взял обгоревший на солнце парень в синей, похожей на парадную рубахе. Он взобрался на занозистый табурет, но мебель не выдержала его жирного веса и едва не треснула со скрипом. Парень, однако, настаивал на своем и громко заговорил неожиданно писклявым голосом:

– Ребята! Вы, наверное, уже все знаете, что нам объявлена война, война, начатая без предупреждения и нечестно. Мы с вами находимся, может быть, далеко от тех мест, в которых идут кровопролитные сражения, но мы не должны оставаться в стороне от таких исторических событий. В связи с этим мы должны себе назначить будущий план развития будущей деятельности. Мы должны немедленно овладевать военной техникой, несмотря на наш возраст, мы кой-чего да можем сделать для ускорения победы, в которой мы с вами не должны сомневаться, как в этом не сомневаются люди, с которых мы должны брать пример. Война только что началась, и неизвестно, когда она кончится, но в последнем вы не должны сомневаться. Мы не должны ослаблять свою бдительность, а надо ее только лишь усилить. Наш лагерь от имени нашего триумвирата объявляется на военном положении. Все трусы и малодушные будут изгнаны. Сегодня же ночью триумвират назначит командиров и проверит личный состав, выявив неблагонадежных[72].

«Война?» – подумал Юра, а вслух радостно заорал:

– Война! Война!

Оторвав от пола несколько листов вчерашней или позавчерашней газеты, положенные, чтобы всасывать грязь, прижал их к животу, сквозь детский жирок которого приятно проходило волнение, и не пошел, а побежал обратно на дачу, не остановившись даже посмотреть, в каком состоянии пребывает с полчаса назад намоченная муха.

– Мама! Мама! Германия на нас напала! – вбежал Юра Мамлеев в дачный домик.

Зинаида Петровна посмотрела на него и сказала:

– Не говори чушь. Этого не может быть[73].

– Может! Германия на нас напала и мы ее сейчас убьем!

С этими словами Юра отковырял от стола заранее засушенную соплю, осмотрел ее, отправил в карман брючек и побежал в садик у дома. Там, в палисаднике с красными маками, он обустроил себе «кабинет» в виде колченогого стула и неотесанного табурета, служившего ему бюро и кофейным столиком.

Прежде чем приступить к чтению газет, следовало заварить кофейный напиток, как это делают эксплуататоры в кино. Сквозь листву липы сверкнул худой, как труп, солнечный лучик – и тут же скрылся обратно за парализованные тучи. Юра достал жестяную кружку, припрятанную в маках, зачерпнул воды из лужицы. В мутную воду добавил махонькую пригоршню земли, размешал веточкой, подул на свой напиток, глотнул. Добавил землицы, попробовал еще – вот теперь в самый раз.

К его неудовольствию, в позавчерашней газете ни слова не было про войну. Заметив, что на него смотрит божья коровка, присевшая в траве, он все же стал делать вид, будто читает узкие колонки, размазавшиеся от влаги и советских пальцев.

Из домика доносились крики и всхлипы Зинаиды Петровны. На шум прибежала соседка, и вскоре крики и слезы сделались громче ровно в два раза. Юру этот шум веселил, он неискренне прихохатывал, читая грязные обрывки газеты и поправляя воображаемые очки. Когда Юрочке наскучило чтение, он бросил кружку с недопитым кофе в кусты, туда же отправил скомканную газету и неспешно вошел в дом.

– Над чем вы смеетесь? – строго обратился он к заплаканным женщинам и, не дождавшись ответа, которого бы и не последовало, пробрался в свой закуток, где лежали некоторые книги, тетрадки, карандаш и набор географических карт. Взяв самую большую из них, где показана была почти вся Европа, он взялся чертить план дальнейших действий.

– Сейчас немец здесь, – прошептал Юра, ткнув карандашом в Берлин. – Мы на них наступаем вот так.

Юра уверенно провел три жирные линии от Москвы, Ленинграда и Киева в сторону немецкой границы. Подумав, он увенчал эти линии стрелками.

– По пути, конечно, немало падет героической смертью, – воображал Юра. – Но их имена вечно будут звучать в сердце каждого отечественного человека.

Потеряв миллионы воображаемых солдат в битве за Берлин и ожесточенно продырявив острием карандаша половину Германии, он задумался о том, что делать дальше. А дальше советские войска под командованием генерала Мамлеева двинулись на Париж, на подводных лодках высадились в Лондоне, взяв штурмом дворец короля и повесив на нем красный флаг, после чего оккупировали Иберию и Аппенины, а там уж было собрались продвигаться вглубь Африки, но карта предательски оборвалась на самой интересной точке предстоящей экспансии.

С этим планом он пошел обратно к матери, но не застал ее на прежнем месте – видимо, в церковь пошла, подумал Юра. Ему сделалось невыносимо скучно, если не сказать тоскливо, но делать было решительно нечего: схватив томик Гоголя и большой ломоть твердого хлеба, он вернулся в сад – показывать божьей коровке, что Юра Мамлеев умеет читать.

Книжка оказалась неожиданно увлекательной, хотя сперва казалось, что она не взрослая. Дочитав до того, как малоросский кузнец Вакула хитростью оседлал черта, Юра обнаружил, что почти стемнело – первый день войны близился к закату. Читать уже было почти невозможно, да и глаза вместе с мыслями утомились за время чтения. Как же хотелось продолжать, читая хоть бы на ощупь, но зареванная мать грубо звала в дом, чтобы влить в него холодный суп с разваренными клецками и отправить в грязную, пропахшую салом, пылью и потом постель.

Пока что очень далеко громыхала артиллерия, ей поддакивала фашистская авиация. В муках умирали уцелевшие в первые часы защитники Брестской крепости. Студенты превращались в добровольцев, женщины – в зенитчиц; инвалиды пытались доказать, что все руки, ноги, глаза и рассудок у них находятся там, где их изначально расположила природа. На улицы выползали противотанковые ежи, обычные песни спешно переделывались в героические.

Юре не спалось.

Он встал с кровати. Посмотрел на луну. Представил, как мимо нее пролетает черт, погрозил ему пальцами, сжатыми в кулак. Осенил себя крестным знамением, а заодно помолился своими словами, попросив у Господа, чтобы сегодня ему приснилось, чем закончилась «Ночь перед Рождеством».

* * *

«В рассказах Ю. Мамлеева дети живут в ином онтологическом измерении, нежели взрослые. Они – существа другой природы, обладающие бесконечной метафизической мощью»[74]. При желании детские образы в мамлеевской прозе можно толковать и так. В самом деле, довольно очевидно, что в мистической системе Юрия Витальевича ребенок – это тот, кто