Стась молчит, вздыхает, трет лоб. Мы терпеливо ждем.
— Жрать, ребята, хочется, — начинает он, — гм… так вот… познакомились мы с ней в трамвае, Я ей билет оторвал… Она говорит: "Спасибо…" Я отвечаю: «Пожалуйста», В общем когда из трамвая выходили, уже были знакомы. Такая рыженькая с громадными сине-зелеными глазами. Ну… вечер, на улице холодно: мороз как на Колыме. "Пойдемте, — говорю, — в ресторан… музыку послушаем…" "Пойдемте, — отвечает, — только недолго… Мне мама не разрешает". Сели за столик возле самой эстрады, и я заказываю по отбивной, салаты под майонезом, сыр, колбасу, селедочку с холодной картошкой, уксусом, маслом и…
— Отбивную баранью или свиную? — судорожно глотнув воздух, уточняет Скачков.
— Баранью. Разве я не сказал сразу? Такую большую, поджаристую. С гарниром. Ну вот, парни, уже и официант бежит, селедочку несет…
— А она стройная была? — интересуется Валентин.
— Кто? Селедочка?..
— Нет. Твоя знакомая…
— Не помню. Да разве в этом дело? Селедочка была сочная, такая жирная… Исландская. Съел я ее и говорю официанту: "Принеси, дружок, еще одну. Только пускай кок побросает побольше лука и картошечки… такими узенькими ломтиками нарежет!"
Потом Стась очень подробно и обстоятельно рассказывает, как они ели сыр, колбасу, салат под майонезом и, наконец, отбивную — чудесную, мягкую, душистую, с такой хрустящей золотой корочкой…
— Давно это было, парни, — заканчивает свой рассказ Корин, — но она была очень хорошей, парни. Очень, Скачков поднимается и мечтательным голосом говорит:
— Да, конечно… разве такую отбивную забудешь?
— При чем тут отбивная, Петька? — вздыхает Корин — Я ведь о девушке говорю. А ты «отбивная». Чудак.
…Тихо. Все спят, только я сижу на корме. Дежурю. Скачков крутится, кашляет, вечно неспокойно спит. Рядом с ним лучше не ложиться; всю спину коленками обобьет. Корин, тот спокоен: лежит на спине, скрестив на груди могучие руки. До утра не шелохнется. К его плечу прикорнул «адмирал» Ему холодно. И сквозь сон он пытается натянуть на колени свои короткие тропические брюки. Я накрываю его ноги краем брезента и опять возвращаюсь на корму. Окидываю взглядом горизонт: нет, он все так же пустынен. Ни огонька. Пусто на горизонте. Куда ни кинешь взгляд — одна темная, в дрожащих оспинах отраженных звезд вода да еще месяц, выплывший ярко начищенной лодочкой из-за тучи… Месяц здесь не такой, как у нас дома. Он похож на лодочку с задорно вздернутыми носом и кормой. А иногда эту небесную лодку кто-то переворачивает, и она сверкает с незнакомого неба, перевернувшись вверх килем.
Просыпается Корин. Поднимает всклокоченную голову, очумело оглядывает лодку, меня, Петра. Откидывается на спину, тяжело, гулко зевает.
— Путешествие продолжается… — слышу я его хрипловатый со сна голос. Глаза закрываются, забота и удивление соскальзывают с лица: спит.
А мне нельзя спать. Мне нужно дежурить, следить за горизонтом: не появится, не мелькнет ли где огонек?
Устроившись на двигателе, я поднимаю воротник рубашки, прячу ладони под мышки; прохладно. Вот климат! Днем от жарищи деться некуда, ночью от холода кожа пупырышками покрывается. Тяжелый, неприятный климат. Уж очень много влаги; днем весь мокрый, и сейчас рубашка сырая, на лбу капельки пота. Жара и влага, жгучее солнце днем, влажный озноб по ночам. Нет, все не так, как дома. Все не так.
…За бортом что-то всплеснуло. Вздрогнув, я поглядел в черную воду: нет, ничего не видно. Встав, размял ноги; привычно окинул взглядом горизонт — пустынно: ни огонька, ни силуэта. Одна вода, звезды и месяц лодочкой. И еще мы, четверо русских парней…
глава IV
Скачков остается за кормой лодки. — Петр ловит акулу. — Мако-людоед, — Схватка в океане, — Корин готовит «сошими», — Рыбы спешат на пиршество. — Бочонок пуст. — К берегу — в Африку
Остаток ночи был отвратительным: лег спать и видел во сне акулью морду, ее зеленые глазки подмигивали, а пасть растягивалась в мерзкой усмешке. И рты. Много-много больших беззубых ртов. Они жадно, торопливо раскрывались, показывая бело-розовое небо и мягкие оранжевые десна…
Проснулся весь в холодном поту. В тех местах, где меня хватали рыбьи рты, багровели большие синяки. Темные пятна на коже были окружены ободками нагноения. Как видно, у рыб из акульей свиты были все же зубы, но только очень мелкие. Невидимые на глаз. В ранки попала слизь с зубов, и поэтому меня так знобило: слизь с рыбьих зубов действует на человеческую кровь, как яд.
Голова тяжелая. В висках ломит. А солнце уже пробует свои силы. Скоро оно начнет подпекать, подсушивать нас.
Я поднимаю глаза на Скачкова.
— Горизонт чист… — говорит он, — только акула. Уже часа три бултыхается возле лодки.
Просыпается Валентин, делает несколько приседаний. Открывает глаза Корин. Садится, долго трет лицо ладонью. Думает о чем-то, потом, словно приняв какое-то решение, хлопает себя ладонью по коленке, достает коробку. Роется в ней, позвякивая блестящими блеснами, свинцовыми грузилами, карабинчиками, крючками…
— Акула здесь, — останавливает его Валентин, — после завтрака немного отбежим. Тогда и покидаешь…
Потом мы с Кориным сооружали гарпун, привязывали к бамбуковой палке нож. Мы забыли о Скачкове и вспомнили лишь тогда, когда услышали испуганный, невнятный вскрик и плеск воды. Лодка резко рванула влево, к упал на Корина, тот грохнулся на дно лодки и чуть не пропорол себе живот гарпуном. Вскочили на ноги: корма пуста. Скачкова нет…
— Э-Э-Э-!.. На пома-а-а!.. — услышали мы его крик. Валентин, прыгая через банки, подскочил к румпелю, крутнул его, и лодка понеслась к Скачкову. Тот отчаянно бултыхался в воде. Казалось, что его кто-то тянет Б глубину: Петр то выскакивал на поверхность, то погружался в воду с головой. Вынырнув, он отчаянно, невнятно вскрикивал. Из его рта торчала трубка, Валентин повернул рычаг, лодка замедлила свой бег и заколыхалась возле Скачкова.
— Руку! — Корин наклонился над водой, схватил Петра за руку, я вцепился в его трусики. Дернули…
— В-вай!.. — вскрикнул Петр. Корин выхватил из его рта трубку, бросил ее на дно лодки. Дернули Скачкова еще раз; подбежал Валентин, обхватил., свесившись за борт, Петю за пояс.
— Акула! Я держу акулу! — крикнул тот. — Беритесь за поводец!
Что? Акула? Я наклонился ниже. Вокруг Петиной руки намотан конец капронового поводца. Веревка, врезавшаяся в кожу, отвесно уходила вниз, в фиолетовую глубину. Там металась из стороны в сторону акула и вся ее обеспокоенная свита.
Схватившись за веревку, я дернул ее двумя руками на себя, и ребята втащили Скачкова в лодку. Потом все втроем мы вытянули несколько метров капрона на борт, закрепили его и повалились на брезент.