Тихо и грустно было в этот вечер на «Корифене». К тому же и Бенка напакостил: пока мы мужественно опустошали миску, наполненную голубым светом, Бенка забрался под брезент и распотрошил Валин «Казбек». Почти полную коробку папирос. Бенка отрывал у каждой из папирос мундштук, раздирал тонкую бумажку и табак высыпал. Валентин только зубами скрипнул, когда увидел пустую коробку. Я думал, что он отколотит незадачливую обезьянку, но «адмирал» сдержался: махнул только рукой, проворчал что-то такое морское, соленое и лег спать. Рядом с ним устроился я с нашкодившим Бенкой, а с другой стороны — Корин.
На небе, между тучами, безучастные и равнодушные ко всему дрожали звезды. На корме чернел силуэт и то разгорался, то гас красный огонек. Это, не выпуская из зубов своей трубки с остроносой физиономией Мефистофеля, нес вахту Петр Скачков. Устроившись поудобнее, н закрыл глаза.
Пошла третья ночь нашего необычного путешествия.
глава III
Одни в океане, — Путешествие продолжается, — Второе совещание в неизвестной точке Гвинейского залива, — Редкостная добыча. — Ухожу под воду. — Рыба-сабля избегает знакомства. — Опасные «беззубки». — Рискованная встреча
— Команде встать! С добрым утром, товарищи!
Лодка не шелохнется; абсолютный штиль. На корме сидит Скачков; разломанный пополам козырек его фуражки надвинут на лоб, Петр осматривает горизонт и выколачивает о край лодки свою трубку. Сейчас он позавтракает и завалится спать, А на вахту встанет Стагь Корин. Моя вахта самая плохая: ночью, когда особенно хочется спать, — с ноля часов до четырех утра и днем в самый зной — с двенадцати дня до шестнадцати вечера. Но что поделаешь; тянули жребий. Мне всегда не везет со жребием. Как правило, я вытягиваю поломанную спичку.
— Как там, Петя? — спрашиваю я, массируя шею: без подушки так неудобно спать!
— Уже три часа сетку тащу. Наверно, полная миска будет.
— Нет, я не об этом. Как горизонт?
— Горизонт? Ни огонька, ни силуэта. Чисто.
— Коля, не хандри, готовь завтрак. — Валентин поднимается, делает несколько приседаний, поворотов. Может, и мне сделать зарядку? Нет, не стоит. Лень. Хочется спать; после ночной вахты голова тяжелая, шея болит.
Корин, растерев ладонями припухшее за ночь лицо, сидит на банке, рассматривает свои ссокровища: блесну, грузила, карабинчики. Валя вглядывается в карту, постукивает пальцем по колену, размышляет. Он от вахты освобожден. Уж так в море принято: капитан вахту не несет. Ему надо думать, заботиться о нас, И поэтому мы не дали ему спичку, когда тянули жребий. Морская традиция не должна нарушаться даже в нашей лодке,
— Коля, ну тебя к черту… вставай, — Скачков потягивается, зевает: — Делай завтрак.
— Сейчас, Петя. Вытаскивай сетку.
Из хлорвинилового мешка я достаю продукты: полбуханки хлеба, банку сгущенного молока, почти пустую банку из-под тушенки, И еще всем по апельсину. Десять штук плодов я отложил для Бенки. Десять съедим мы. Так… где моя мерная нитка? Вот она, крепкая, суровая нитка. Она разрезает хлеб почти без крошек. Тушенки хватает лишь, чтобы помазать тонким слоем кусочки хлеба.
Когда я приготовляю завтрак, корифенцы оставляют свои дела, Валентин поднимает голову от карты и смотрит, как я кладу каждому в кружку по ложке сгущенного молока, Корин забывает про свои блесны и крючки, Скачков шумно втягивает запах пищи и блаженно жмурится.
— Все, ребята… разбирай.
Когда я подношу хлеб ко рту, Бенка бесцеремонно снимает с него кусочек мясной тушенки и отправляет в рот. Потом забирается пальцем в мою кружку и выуживает оттуда сгущенное молоко.
— Я же тебе дал облизать ложку, — стыжу я его, но Бенка еще раз сует палец в кружку и, чмокая, обсасывает его.
Потом мы едим планктон. На этот раз я его промыл пресной водой и тщательно очистил от медузок. Солим, едим. Вроде бы ничего. По крайней мере не так страшно, как в первый раз.
Петька хитрит. Он держит кусок хлеба перед своим носом, нюхает его и глотает планктон ложку за ложкой. Труднее всех, пожалуй, привыкает к новому виду пищи Валентин. После каждой ложки он мучительно морщится, качает головой, закрывает лицо ладонью. Немного отдышавшись, вытирает лоб, и снова его ложка звякает в миске.
После завтрака курим Петькину трубку, У него целая коробка табака "Золотое руно". Остроносый Мефистофель сверкает красными глазами и тоже заглядывает в карту, разостланную на рыбинсах лодки.
— Конечно, у них там насос полетел. Это точно. Штурман, как вы считаете, нас ищет "Марлин"? — Валентин положил на каргу карандаш, посмотрел на Скачкова.
— Значит, так. Точка, где нас оставили, на судне хорошо известна. Капитану также хорошо известно и направление поверхностных течений Гвинейского залива. Значит, капитан примерно знает направление нашего дрейфа. Ищут нас, по-видимому, галсами, пересекая все время предполагаемый путь «Корифены». Значит, в принципе обнаружить нас очень несложно.
— Ха! В принципе! А помните Ресифи? "Санта Марию"? А? Ну-ка, Коля, расскажи попавшим в бедствие корифенцам, как американцы разыскивали громадный океанский лайнер. Ты ведь это лучше всех знаешь…
Да, пожалуй, я об этом знаю лучше всех. В прошлом году, когда мы искали рыбу у берегов Бразилии и заходили в порт Ресифи, мне повезло познакомиться с одним из участников знаменитого рейса на португальском лайнере "Санта Мария", захваченном португальскими революционерами.
Я представляю себе жаркий бразильский день, вспоминаю душную каюту, бутылку рома, липкие стаканы и потное раскрасневшееся лицо смуглого, с черными усиками собеседника. Он не морщась пил, курил ядовитую сигару и хрипловатым голосом рассказывал, как во время ночного бала двадцать четыре португальских революционера собрались в каюте Энрико Гальвао. Как переоделись в специальную форму, взяли в руки короткие автоматы и вышли на бурлящие весельем палубы лайнера. Как ворвались они в ходовую рубку, как сам Гальвао приставил пистолет к виску радиста… Их было двадцать четыре, и это было нелегко сделать — пленить полторы тысячи человек. А потом с острова Пуэрто-Рико помчались за ними вдогонку два американских эсминца и вылетели самолеты.
— Они четверо суток искали громадный корабль. Четверо суток, ребята…
— Но ты не говоришь, что он все время менял курс!.. С нами-то ведь проще. Мы ведь не мотаемся из стороны в сторону, — заметил Валентин.
— Ха! А кто его знает? Может, течение тащит нас то вправо, то влево? Это его главная струя идет вдоль
побережья. А ветви течения? А? Да, может, «Марлин» ищет нас у побережья, а нас волочит в центр залива… а оттуда в открытый океан. Через месяц-другой выползем на берег, скажем; "Здрасте, друзья-африканцы…" А нам в ответ: "…приветик! Только здесь Аргентина…"