Макогонов теперь об одном: как вернется в комендатуру и пинками погонит Тимоху или Пашу Аликбарова, чтобы волокли к нему из вонючих камер этого сукиного кота Вову Мельника.
— Ах ты, Мельник, Мельник!
Игра, игра.
Макогонов теперь планировал ход дальнейших событий.
* * *
Майор Женя Хроленко страдал от переизбытка веса, и глупо верил, что умеренным питанием можно соблюсти фигуру. Но в употреблении «алкагля» умеренность Женя соблюсти не мог, потому и толстел: сколько ни кричал всем, сколько ни пропагандировал комендантских на здоровый образ жизни, сменяясь с дежурства, шел к себе с мыслью единственной о выпивке.
— «А нам осталось уколоться и упасть на дно колодца», — напевал Женя.
Жизнь свою майор Хроленко считал пропащей: сдалась бы ему эта военная служба, сдались бы ему эти погоны! Да и деваться Жене теперь некуда было, потому как в свое время не свинтил вовремя с Красной армии, а теперь уж и обидно было. Глядишь, лет через пяток дослужится он до каракулевой папахи и, выйдя в отставку с полковничьей пенсией, станет выращивать огурцы на подмосковной даче. Дача досталась ему от тещи, и он все спорил насчет огурцов со Славкой Норгеймером.
— Дурак ты, Славка! Да и чего геройского в том, что вы, саперы, как последние олухи лезете под фугасы? А ты, офицер, чего с солдатами прешься на мины! Помнишь, Вакула был… Слава богу, уволился. Так он и орал тут, что умалишенный: «Вперед на мины за орденами!» Чего получил? Опалины с щетины дохлого поросенка получил. А огурцы — это на всю жизнь. Да-ача, — тянул мечтательно майор Женя Хроленко.
— Пошел ты, Хруль, к такой-то матери, — слал его пьяный Славка и хватал гранату, молотил той гранатой по столу.
Граната Ф-1 даже со вкрученным взрывателем от долбежки не взорвалась бы все равно. Но Женя любил Славку провоцировать.
— Вот, чего в вас, саперах, геройского?.. А я колонну на Ханкалу гонял, в Моздок гонял. Нас взрывали, обстреливали! А нам шиш, а не орден. А вам — сходил на маршрут пару раз — и орден. Несправедливо, понимаешь ли.
Напьются и спорят до посинения. Славка гранатой стучит.
Макогонов раньше жил в соседней комнате: до полночи слушал долбежку, ругался, даже колотил Славку баламутного. Да безтолку: пару дней тишина, напьются — и понеслось снова-здорова. Выделили взводу разведки полуразрушенный барак за палаткой связи. Соорудили там солдаты казарму, за выгородкой кабинет с кроватью и трофейными настенными часами. Переехал Макогонов. Сильно он не любил пьяниц. Норгеймера уважал — офицер боевой. Майора Женю Хроленко, Хруля, презирал и даже не скрывал своего к нему низкого отношения.
— Или разведка, — говорил Женя. — Глянь, сунули своего в камеру — и как это объяснить? Сидит солдат со всякой мразью, с бандитами. Не понимаю.
— А ты, Хруль, непонятливый с детства, — пьяно рычал Норгеймер и колотил гранатой по столу.
День сегодняшний для дежурного по комендатуре майора Хроленко проходил спокойно. Саперы вернулись без происшествий. Утром сразу, как пришли саперы, умотал куда-то начальник разведки. Душухин все бегал из угла в угол, требовал какие-то списки на убывших контрактников. А на кой дьявол ему, дежурному майору, думать о каких-то там списках? «Контрабасы» сегодня приходят, завтра их выгоняют по всяким поводам. Пьянь и рвань, одним словом. Думай еще за всякую падаль.
Женя выбрался из душной дежурки и раскурился с удовольствие у входа в штаб. Видел краем глаза, как помелся куда-то Душухин со своими бумажками.
— Вот Дух тормоз, — резюмировал Женя. В этот момент за воротами загудело. — Принесло кого-то, — с неудовольствием сказал Женя и махнул дежурному на воротах, чтобы выяснил.
— Разведка, — сказал солдат.
— Открывай, чего смотришь.
Синие ворота поехали в стороны. Во двор вкатился БРДМ. На броне — Макогонов. Соскочил с брони — и к Жене:
— Сейчас пришлю конвойных. Ко мне Мельника. Живо, — и, не подав руки, пошел мимо в штаб. Но сразу вышел оттуда и направился наискось по двору.
— Умник, — прошипел Женя. Резче сказать не решился даже шепотом, еще огляделся по сторонам. Солдат у ворот ухмыляется. — Чего щеришься? Ворота закрой.
Солдат, все так же ухмыляясь, стал сдвигать створ ворот.
— Мельник, Мельник. Да берите своего Мельника и хоть веревки из него вейте.
И снова уселся Женя в душной прокуренной дежурке и, подперев кулаком пухлую щеку, стал с удовольствием думать об огуречных грядках на тещиной даче.
Судьба не раз забрасывала сержанта Мельника во всякие мрачные места.
Привыкнув к тяготам и невзгодам армейской жизни, Вова Мельник с трудом выносил смрад и неудобства камеры, в которой пребывал по известным причинам уже несколько дней. Заключение под стражу было ему неимоверно в тягость. А все потому, что был Мельник человеком деятельным и даже в госпиталях, где приходилось бывать ему пару раз, находил себе занятия с интересом.
Камера представляла собой комнату без окон, с решеткой в двери, размером такой, что помещалось в ней свободно человек десять, а двадцать тоже бы поместилось, но если только битком, да и тридцать при желании можно было сюда впихнуть. Одним словом, стандартная камера для всякой «сволочи». «Сволочь» валялась на грязном полу, притулившись головами к стенам. Воняло от некоторых натуральной бомжатиной, кровяным и естественными испражнениями. Над «поганым» ведром, куда ходили сокамерники, Вова Мельник по большой нужде не присел ни разу. Все ж выводили его: то к Макогонову на разговор, то в штаб по документам и подписям — по пути и забегал.
Ведро переполнялось за сутки.
Пожурчал Мельник: мочой забрызгало пол и лежащего рядом с парашей полумертвого, измазанного кровью и калом человека. Заправив штаны и затянув ремень, Вова, пошатываясь, перешагивая через ноги и руки лежащих людей, добрался до своего угла, присел и, прижавшись затылком к холодному цементу, закрыл глаза.
Его глушануло… Он даже не помнил, как добирались до комендатуры, как волокли его в расположение. Повалили на койку, раздели и позвали Ксюху. Ксюха ощупала его, сказала, что жить будет, еще подмигнула. В голове его взрывались по одной и все вместе гранаты: «Ба-ах, ба-ба-бах!» — «Выходи!» — «Нэ виду!» — «Мельника завалили, будем мстить!» Савва предлагал подкурить травки, Тимоха выпить. Он решил выпить. Появился Макогонов, постоял, подумал. «День, чтобы прийти в себя», — сказал и ушел. Мельник понял слова командира привратно — пил день, второй. На третий опохмелился. Был вызван «на ковер» Макогоновым и предупрежден, что, если такое дело продолжится, вылетит он, Вова Мельник, с контракта, не взирая на все заслуги перед Родиной и разведкой. И пил-то он уже так — пивком оттягивался, но командир слово сдержал,