Ни по одному пропавшему не было сообщений, только по троим присылали запросы из военкоматов. Мы сообщили, что те люди числятся убывшими из части по окончании контракта. И что следить за их дальнейшей гражданской судьбой Министерство обороны не имеет полномочий и обязанностей.
Комендант спросил:
— Солдат жив?
— Да как сказать, — Норгеймер будто собирался с мыслями, — жив и не жив.
— То есть?
— В него стреляли тринадцать раз и контрольным добивали в голову. Но промахнулись, на его счастье, ухо отстрелили. А голова вся в крови, это что били его. Хирург пощупал, говорит, мягкая голова. Мозги отбиты. Если выживет, может дураком стать.
— Та-ак! — злобно протянул комендант. — Михалыч, — обратился он к Душухину, — ты сделай запрос по комендатурам и подготовь мне докладную записку. Поеду на Ханкалу. Василий Николаич, ты отправляйся в Северный. Попытай этого солдата, если, конечно, он выживет. Вдруг вспомнит.
— Надо, чтобы выжил, — скрипнул зубами Макогонов.
— Зацепка, — вставил Штурман.
— Тенденция — добавил Норгеймер.
— Прослеживается, — подтвердил слова Норгеймера комендант. — Норгеймер, ты проинструктируй своих, чтобы поодиночке не выезжали из Грозного.
— Понятно, товарищ полковник.
— Не «понятно», а чтоб не жопой думали! Я понимаю, у них у всех бошки поотколочены. Но, е мое! — вскипел комендант.
Норгеймер вышел из кабинета. Вслед, бубня под нос, вышел и Душухин.
Закурили.
Юля гордо вплыла как всегда без стука, принесла чайник с кипятком. Разлили по кружкам, сахаром вприкуску захрустели.
И будто не было сейчас Славки Норгеймера, и будто минуту всего назад не скрипели мужчины зубами в бессильной злобе. И в этом каком-то невоенном домашнем похрустывании, похлебывании совсем не чувствовалось то напряжение, в котором, казалось бы, по человеческому здравому смыслу, должны пребывать теперь люди, узнавшие о страшной трагедии. Но кто обвинит их в бездушии? Кто не знает — не знает, как тяжела и паскудна эта мужеская работа, которую люди прозвали войной.
— Какая же эта война?.. — вдруг вскинулся комендант. Обжегшись, чертыхнулся. — А, черт! Вечно припрет кипятка. Ладно, давайте по нашим делам. Что клиент? Говорит?
Макогонов пил осторожно, с шумом тянул, остужал.
— Ф-у-у-у. Клиент хороший.
Штурман макнул в стакан куском сахара, размочалив кусок, положил в рот, стал жевать с удовольствием.
— Работаем пока. Докладывать рано. При нем, правда, обнаружено сто тысяч долларов США. — У коменданта аж глаза загорелись, не сдержался. — Фальшивых, — поправился с улыбкой Штурман. — Предварительно можно констатировать факт того, что нами задержан именно тот человек, о котором писалось в последних сводках, связной Басаева и самого Абу аль-Валида. Этот самый Хамжед, собственной персоной.
— Ух ты! — комендант дул теперь на дымящийся вар.
Вставил слово Макогонов:
— Вот бараны! Им за работу даже платят фальшивкой. Правильно, какой дурак станет платить баранам золотом. — И выругался, но толково.
— Бараны, не бараны, а если эту дрянь не перехватить, она уйдет за хребет, на Большую землю. Подрыв экономики, — стал размышлять Штурман. — Одним ударом, как говорится, двух зайцев: и фугасы на саперов, и фальшивые деньги в оборот. Хамжед этот — клиент серьезный. Почки, конечно, ему можно опустить, но толку. Сдохнет, а ничего не скажет. Нет, у наших, конечно, скажет, но опять вопрос: то ли, что мы ждем от него услышать, или то, что он должен нам сказать? Тут подход нужен.
— Может, Савву моего?
Штурман с усмешкой глянул на Макогонова.
— Умельцы и у нас есть. Но здесь, повторяю, время нужно. Игра. Но твой калмык, прости, туповат, чтобы раскрутить агента, подготовленного не где-нибудь, а в логове.
— В логове? — удивился комендант.
«Все-таки Питон тормозит иногда, — подумал Макогонов. — Штурман что-то разговорился. Еще с Мельником история».
— Товарищ полковник, тут Мельник мой накуролесил.
— Слышал. — Питон неохотно переключился на «криминальную» тему. Залет Мельника — пятно на всей комендатуре. Ему же, коменданту, оправдываться перед начальством. Ничего себе — солдат стрелял в офицера. ЧП окружного масштаба!
— Я, думаю, его под списание, чтобы без последствий. Он сейчас под стражей, — сказал Макогонов.
— Чего так? Солдат вроде он недурственный. Вроде ж приличный боец.
— Не надо, товарищ полковник, меня на жалость пробивать. Я жалостлив, когда то подсказывает ситуация. Тут же, хоп, поворот конкретный. Какой бы ни был идеальный солдат, а раз поднял руку на командира, — мне без разбору, по пьянке или по какой еще дури, — значит, негодный это солдат. И не бывать такому слабаку в моем подразделении. Так и будет, как сказал. Точка.
Строг, суров Макогонов. Комендант хорошо знал своего начальника разведки и спорить с ним не собирался. «Его дело, — решил Питон. — Мне что за забота? Пусть и расхлебывает, раз такой принципиальный».
— Резюме по Мельнику?
— Документы на увольнение, а пока посидит в камере. Как документы будут готовы, под зад и за ворота с глаз. Хоп. И свободен.
Штурман искал глазами по полу.
— Крут ты, Николаич, — подытожил комендант.
Питон глянул на часы. Время было позднее, и пора было ему перебираться из прокуренной комендантской в теплую уютную комнату. Ласковая Юлька станет верещать ему на ухо до утра, станет баловаться — раскинется на его широкой полковничьей груди, усыпит его ароматом своего жадного до ласк тела.
— Так ты съезди завтра в Северный, — сказал на прощание комендант.
— Съезжу.
— Будьте здоровы, — козырнул на выходе Штурман.
— Будьте и вы-а-а, — зевнул во весь рот Питон.
Следующим утром, как вернулась в комендатуру инженерная разведка, Макогонов выехал в город одной броней. Лодочник взял курс в сторону аэропорта Северный, где и располагался госпиталь. По пути тормознулись у базы смоленцев. Приличными людьми были смоленские менты — простецкими и не бздливыми. Макогонов прилетал к ним на выручку, когда темной ночью боевики крыли их базу со стволов и гранатометов. Менты, распаленные боем, все рвались с ленинской разведкой мстить. Василий посмеивался, но не с издевкой; промочив горло с их командиром «за содружество родов войск», убеждал того:
— Вы — менты. И ваша работа есть ментовская. Вы в солдатские лямки не лезьте.
— Да что ты, Василь Николаич, мы чего ж и не повоюем, раз менты? — с обидой даже в голосе отвечал смоленский командир командиру «ночных фей».
С умыслом заехал Макогонов: случилось же намедни одно дело — то, про которое просил комендант Питон: обидно стало коменданту, что не ставит их хитрющий председатель колхоза ни в грош. Юлит — не хочет расплачиваться за казенную соляру. Соляру ту списали уже давно, но дело было принципа. Оказией и зарулил начальник разведки к смоленцам. Макогонов знал, что не откажет в просьбе детина-командир. А не откажет не потому, что случалось им выпивать по разным поводам, и не потому, что выручали ленинские смоленцев не раз, а по причине