Читать интересную книгу Океан. Выпуск восьмой - Юрий Оболенцев

— Сорокового.

— Вот видите, вы и войну-то знаете только по книгам и фильмам… Так вот, в начальный период войны немцы имели временный успех. И одной из причин его, кроме элемента неожиданности, перевеса сил и так далее, было еще и то, что у нас недоставало кадров, имеющих боевой опыт. Это не было чьим-то упущением, просто страна жила мирными устремлениями, а теперь? Посмотрите, сколько каждый год уходит с флота высококлассных специалистов, знающих, обученных. Это вы, лично вы, ваш командир, ваш штурман, ваш минер, ваш механик учите их, готовите к тому, что может потребоваться на войне. Вы, Игорь Ильич, просто недооцениваете всю важность и необходимость своего труда. Вы почему-то вбили себе в голову, что трудится лишь тот, кто что-то строит, кто непосредственно производит материальные ценности. Это неверно. А учитель? А музыкант? А писатель? Что же, по-вашему, они бездельники и нахлебники?

— Я этого совсем не думаю.

— Не думайте так и о своей службе, не принижайте себя и свой труд!

Казанцев молча осмысливал все сказанное. В раздумчивом усердии он собрал лоб в мелкую гармошку.

— Ну так что, Игорь Ильич? — спросил нетерпеливо Логинов.

Казанцев поднялся, принял стойку «смирно». Лицо его, до сих пор какое-то по-детски растерянное, вдруг снова стало жестко-упрямым.

— Не знаю, товарищ командир. Скушно мне…

— Ну, хорошо. Подумайте еще. До возвращения на базу время есть. Только помните: специальности у нас с вами разные — вы инженер-механик, я штурман, но профессия у нас одна — защитник Родины. Почетная профессия.

* * *

А жизнь в лодке идет своим чередом. От базы до точки погружения только на штурманской карте недалеко: прошагал циркулем разок-другой — и у цели, а в действительности топаешь и топаешь, топаешь и топаешь. Впереди лодки, справа, слева видны траулеры, процеживающие сквозь капроновое полотно сетей и тралов свинцовую воду моря. То над одним из них, то над другим вдруг собираются густой тучей чайки — значит, на этом судне сейчас выбирают трал. Там идет горластый птичий пир.

Траулеры, большие и малые, только сошедшие со стапелей верфей — и потрепанные штормами, летом и зимой, днем и ночью черпают и черпают рыбу, и совершенно непонятно, откуда же берется ее такая прорва. Как ее всю уже давно не вычерпали? Бездонное, что ли, оно, это море?

Уже давно северо-западный мокрый ветер нагнал волну, лодку раскачало и Федя Зайцев, не выдержав, рухнул на палубу шестого отсека, сомлел в зыбучем забытьи в обнимку с ведром. Это был его первый в жизни выход в море. Еще утром, когда только подали команду о приготовлении лодки к походу, у Феди куда-то глубоко внутрь ухнуло сердце, он позеленел и его начало подташнивать. Наслушавшись россказней, Федя испугался, сник. Поначалу он, правда, крепился часок-другой, его даже хватило на занятия с Казанцевым. А теперь вот совсем сник.

Кок Иван Козлов, голенастый, небрежно сварганенный из толстых и неуклюжих костей малый, запихнул в бак сразу все, что полагалось по меню-раскладке для супа с макаронами, и вот уже четвертый час не вылезал из трюма моторного отсека. Чего-то там чистил, копошился — словом, помогал мотористам.

В бак с супом он больше не заглядывал, суп его нисколько не интересовал.

До призыва на военную службу Иван работал в колхозе трактористом и до самозабвения любил свою профессию, свою «лошадку». Но по чьему-то головотяпству его послали переучиваться на кока. Придя из учебного отряда на лодку, Козлов категорически заявил, что готовить харч не научился. С тех пор вот уже четвертый год мучился он и мучилась команда. В море большую часть суток он проводил в моторном отсеке, а варево его можно было есть только после многодневной голодухи. Оно все и всегда было на одно лицо — густой клейстер, сваренный на мясном бульоне. Уговоры и взыскания не помогали.

Когда лодка идет в надводном положении, воздух к дизелям подается через верхний рубочный люк. И поэтому сейчас в центральном посту стоит жуткий сквознячище. Командир группы рулевых (в просторечье — штурманский движок) лейтенант Вадим Белиловский, друг-приятель Казанцева, снует вверх-вниз от штурманского прокладочного стола в центральном посту до мостика и обратно. Он то берет пеленги, высоту выползающего иногда из-за туч солнца, то ведет метеорологические наблюдения. Он молодой, не уставший от всего этого, и ему пока еще в удовольствие такое вот шныряние по вертикали. Правда, шныряя, он старается не терять чувства собственного достоинства, делает это степенно и солидно. Белиловский всегда этакий прибранненький, аккуратненький и уважительный к старшим, ну точь-в-точь примерный ученик-первоклашка. И, видимо, потому приклеилось к нему уменьшительно-ласкательное имя Вадюня. Даже матросы за глаза так зовут его, и никак от этого не избавиться. Зато Вадюня расцветает, когда его величают Вадимом Леонидовичем. У него даже веснушки розовеют от удовольствия.

Когда Вадюня лезет вверх или спускается вниз, он закупоривает собой отверстие рубочного люка, и тогда сквознячище начинает завывать на разные голоса. Ну прямо осипший орган.

Казанцев, закутавшись в меховую куртку-канадку, стоит вахту в центральном посту. Точнее, не стоит, а сидит на складной табуретке почти под самым люком. Знобкий сквозняк прежде всего окатывает его. Лейтенант сидит нахохленный, насупленный то ли от холода, то ли от обиды на начальство. Не понять… Дела у него вроде бы сейчас никакого: раз в полчаса обойти и осмотреть лодку, проверить, как моряки несут вахту, а в остальное время сиди себе, принимай доклады из отсеков — что в них делается и что не делается, какой насос или компрессор пустили, какой остановили. И все. Холодно и скучно Казанцеву. А душа у него вся в занозах. Гложет его свирепая обида.

Очередной рейс сверху вниз совершил Вадюня. Деловито поколдовав над картой, он чинно подошел к переговорной трубе, солидно прокашлялся и крикнул в нее:

— На мостике! — Голос его сорвался. Вадюня дал петуха и смущенно зыркнул по сторонам — не смеются ли над ним. Убедившись, что никто не обратил внимания на его колоратуры, он потише и баском раздельно по слогам возопил: — Мос-с-тик-к!!! — Когда мостик откликнулся, Вадюня доложил: — Время поворота на курс семьдесят градусов!

Легли на новый курс, и лодку резко накренило — волны теперь били точно в борт. Что-то гулко грохнуло в трюме центрального поста. Казанцев, не вынимая подбородка из теплого воротника канадки, громко спросил:

— Эй, там, в погребе! Вы чего, чебуреки-бублики, ушами хлопаете? — Обозвал и тут же спохватился, оглянулся — не услышал ли замкомбрига.

— Это кингстонный ключ упал, — сообщили снизу, прямо из-под ног Казанцева.

— Ну, слава богу, хоть уши целы, — умиротворенно прокомментировал доклад Казанцев.

Лодку раскачивало все больше и больше. Перехватываясь за трубопроводы, к Казанцеву подобрался Вадюня и спросил его:

— Ты чего в миноре? Отказали?

— Отказали.

— И правильно сделали, — тихо, но убежденно произнес Вадюня. — Блажь это.

— Блажь? — вскинулся Казанцев. От возмущения его голова на длинной, тонкой, с нежными синими прожилками шее вылезла из широкого ворота куртки, и он стал похож на черепаху Тортиллу, только еще молодую. — Блажь?! А если я не хочу вот так часами сидеть и пялить глаза на все эти железки?! А если… Если мне все это плешь до мозгов переело?!

— Что «все это»?

— Ну, все! Хотя бы эти дурацкие вахты, подчиненные, вся эта так называемая воспитательная работа — чтобы никто не напился и не наделал дров из нашей боевой техники… Понимаешь, я советский человек, комсомолец, патриот своей Родины. Надо будет — пойду в бой и жизнь отдам без сожаления. Но сейчас вот, в мирное время, я под танки бросаться не желаю. Увольте меня на «гражданку» — и я буду полностью удовлетворен…

— Неубедительно.

Казанцев зло посмотрел на приятеля и, решив его побольнее задеть, умышленно громко протянул:

— Вадюня ты и есть Вадюня. Вадю-унчик…

Лицо Белиловского ярко вспыхнуло, он покосился вправо, влево и зашипел:

— Тише, ты, жердь дубовая, люди же слышат…

Казанцев довольно хохотнул:

— Ха, сенжюст запорожский, за командирский авторитет свой дрожишь? Вот так всю жизнь трепыхаться будешь, волноваться.

— А-а, пусть волнуется Ледовитый океан. Я не ты, я службу люблю, пойми ты это своей дырявой скворечней.

— Ну ладно, кончай дуть балласт… Я это шутя, извини. Хочешь, я у тебя публично извинения попрошу? Мне это уже не впервой.

— Не валяй дурака, Игорь. Помни, что ты пока еще офицер.

— К сожалению… А впрочем, продолжай меня воспитывать. — Казанцев взглянул на часы. — Еще до конца вахты времени навалом.

— Не знаю, какой из тебя инженер получится, но вот клоун из тебя знатный вышел бы. Знаешь, рыжий такой и глупый. — Белиловский обозлился. — Серьезно-то оглядись в отсеках. «Гражданка»… «Гражданка»… Заладил, А ты подумал, куда ты на «гражданке»-то пойдешь? Кому ты там нужен?