По этому поводу вспоминаю глупую юность. Я, разумеется, и в те времена видел презервативы в аптеке на витрине, видел ценник «2 коп.», но долго не знал, как они называются «по-культурному». Как их называют в быту, разумеется, знал, а вот как «по-культурному»? Дело в том, что на пакетиках не было названия, а была лишь надпись «Изделие №2». Почему 2? Это было тоже непонятно. И только много лет спустя выяснил, что «изделием №1» была противогазная маска, а презерватив пошел в производство уже под №2 – завод-то был военный, продукция секретная.
А уж как заражали наши войска немецкие женщины в самой Германии! Кстати, насиловать их не требовалось, поскольку они в большинстве своем были убеждены, что обязаны отдаваться нашим воинам по их праву победителей. Бытовали слухи, что существовал приказ Сталина ни одного сифилитика или трипперного из Европы в СССР не впускать! Во всяком случае, часть лагерей для советских военнопленных на территории Германии действительно были переоборудованы в венерические госпитали, и здесь рядового и генерала лечили от гонореи одинаково зверским способом – другого не было - уколами скипидара в позвоночник. Это резко повышало температуру тела, и гонококки, не спеша, гибли. Но было очень больно.
Как-то (когда меня еще приглашали на ТВ) назвал оккупантов «вшивой Европой», так ведущий чуть не подпрыгнул от возмущения: «Как?! Европа и вшивая!!». Да, вшивая она была в точном смысле этого слова! Наши ветераны писали, что при наступлении в немецкие блиндажи страшно было заходить, даже зимой предпочитали спать на улице, а не в их блиндажах - настолько немецкие жилища кишели вшами. Избавить немцев от вшей, даже генералов, была первая проблема наших лагерей для военнопленных. Вот адъютант Паулюса полковник Адам вспоминает о прибытии пленных немецких генералов в лагерь военнопленных в Красногорске: «Из караульного домика вышли комендант лагеря и дежурный офицер. Они предложили нам следовать за несколькими солдатами охраны. Справа показались три длинных барака. Слева вдоль лагерной улицы тянулся небольшой барак; как мы вскоре узнали, это была кухня. Дальше, по эту же сторону улицы, находились бревенчатый дом и один жилой барак. За ними виднелись несколько землянок.
На третьем бараке справа от дороги была надпись «Амбулатория». Однако оказалось, что это здание имеет еще и другой вход. Мы вошли через него и в просторной комнате стали ждать, что будет дальше.
…После душа и дезинсекции нас распределили по баракам. Паулюс, Шмидт и я получили комнату в бревенчатом доме. Здесь в большой комнате жили шесть румынских генералов, в меньшей — три итальянских. Кроме того, в лагере жили пленные офицеры и рядовые. В амбулатории, руководимой советской женщиной-врачом, работали пленные немецкие врачи».
Теперь о трофеях. Как-то публиковал в «Дуэли» воспоминания одного советского ветерана, тот рассказал, что уже в Германии, в брошенном немцами доме в шкафу с костюмами выбрал себе подходящий и только потом увидел, что пошит костюм в СССР. То есть этот костюм немец сначала отобрал у кого-то в нашей стране и послал домой в Германию, а уж потом этот трофей вернулся к нам. Могу подтвердить своим примером. Когда я начал устойчиво помнить и соображать, после войны прошло уже лет 7-8, на тот момент у нас осталось из трофеев отца не очень много. Во-первых, самый ценный трофей – ковер, на котором прошло мое детство. Как-то отец мельком сообщил, что взял его в пустом посольстве Японии в Берлине. Еще был эсэсовский кинжал со срубленной свастикой. Отец колол им свиней, которых покупали к Новому году и кормили, пока не установится минусовая температура, чтобы можно было хранить мясо. Потом отец отдал кинжал для этой же цели дяде, но тому инструмент не понравился, и он подарил его одному из своих внучатых племянников. Было что-то вроде бюварчика со скоросшивателем и пачечкой листочков прекрасной писчей бумаги. Единственная дошедшая до меня автобиография отца написана именно на листочке из этого бювара. Еще помню маленький «дамский» пистолет с перламутровой рукояткой, но был и ТТ. Мои старшие братья упорно находили места хранения пистолетов, и в конце концов отец выбросил их оба в выгребную яму. (Были у отца и часы, но это были советские часы «Победа».) Наконец, был серебряный портсигар, почерневший от времени, поскольку отец уже не курил. Портсигар тоже рофейный. Уже студентом я в каком-то научно-техническом журнале нашел рисунки проб драгоценных металлов всех стран. Рассмотрел пробу на портсигаре – это была женская головка и число «84». Оказалось, что проба русская (царская). То есть это был, опять-таки, сначала немецкий трофей из награбленного им в СССР, а уж потом он перешел к отцу.
Закончу подходящей к теме цитатой из дневника Л. Николаева, встретившего немцев в Харькове:
«27 октября. …Что касается немцев, расположившихся в нижней квартире, откуда я не успел ещё вынести мои вещи, они вели себя менее достойно – сорвали замок на двери моей комнаты и основательно её разграбили: забрали радиоприёмник, 30 коробок спичек, некоторые продукты питания и даже часть моего платья.
Пострадали и прочие квартиранты. Немцы забирали у них тёплые вещи, продукты питания, в частности, сахар, конфеты и крупы. Они отбирают также карманные часы: оказывается, в Германии почти невозможно приобрести часы. Мне рассказывали о том, как один немецкий офицер присвоил себе часы. Он жил на квартире у одного гражданина, который носил их на руке. Офицер попросил его показать ему часы. Гражданин доверчиво снял их с руки и протянул немцу.
- Хорошие часы! - сказал офицер. - Сколько они стоят? Я могу вам предложить за них 30 марок.
- Позвольте, я не собираюсь продавать мои часы! - удивлённо ответил гражданин.
Офицер улыбнулся.
- А! Вот в чём дело! - сказал он. - Вы хотите мне их подарить. Благодарю вас.
И с этими словами офицер надел часы на свою руку. Гражданин оказался достаточно умён, чтобы не протестовать против такого открытого грабежа».
Наши-то собирали трофеи, как правило, в брошенных домах, а немцы не стеснялись. Европа-с!
Ю.И. МУХИН
КУЛЬТУРА И КУЛЬТПАСКУДСТВО
«ПИР ДУХА» ПО-ЛУЖКОВСКИ ЗАВЕРШАЕТСЯ. «ПРОДОЛЖЕНИЕ БАНКЕТА» – ПО-СОБЯНИНСКИ
(Окончание. Начало в №44)
Немалую роль в «зачистке» Москвы от ее памятников сыграл и Московский комитет культурного наследия (ныне Департамент культурного наследия) – государственный орган оперативного контроля за охраной, реставрацией и использованием памятников столицы. Фактически Москомнаследие, за исключением двух случаев, обеспечивало прикрытие любых противоправных действий руководства Москвы, руководителей стройкомплекса, префектов административных округов и их протеже – застройщиков. В нарушение предоставленных полномочий Москомнаследие разрешало снос объектов государственной охраны, выдавая соответствующий документ на их разборку вопреки требованиям закона, допускающего снос памятника лишь по особому в каждом отдельном случае Постановлению правительства России. Именно так, без каких-либо правительственных постановлений, были снесены дом А.И. Герцена на Сивцевом Вражке и дом Трубецких по улице Усачева, 1, как, впрочем, и большинство перечисленных памятных строений.
Широко использовался и механизм научно-методического сопровождения сноса, обеспечивающий юридическую «чистоту» уничтожения госохранных объектов. Главная роль разрушителей в подобных случаях отводилась Научно-методическому и Малому реставрационному советам Москомнаследия. Наиболее употребительным приемом при рассмотрении этими органами проектов реставрации стал метод «сохранения» памятника путем его «разборки с последующим восстановлением», обеспечивающий поэтапный снос объекта. Процедурными и протокольными манипуляциями Москомнаследие добивалось полного сноса памятника, после чего принималось решение о его «воссоздании» индустриально-строительными методами. Новым решением отстроенный «памятник» выводился из списка охраняемых объектов.
Подобные ухищрения, узаконивавшие «стерилизацию» заповедных территорий, проводились в интересах бизнеса, обеспечивая ему свободу маневра на землях историко-культурного назначения. Именно таким образом был оформлен снос «Ректорского дома», памятника архитектуры XVIII-XIX веков деревянного дома по 1 Казачьему переулку, 6 и других.
В результате за какие-нибудь 16-18 лет был сформирован и успешно реализован социальный заказ на уничтожение заповедного центра Москвы. Чему все мы являемся свидетелями.
Отдельного упоминания заслуживает деятельность прокуратур, осуществляющих надзор за исполнением законодательства Российской Федерации. Беспредел, творящийся в деятельности по охране, использованию и сохранению культурного наследия Москвы, полностью игнорируется как московскими, так и федеральными правоохранительными органами. Обращения в Прокуратуру г. Москвы и Генеральную прокуратуру по поводу многочисленных нарушений памятно-охранного законодательства остаются, как правило, без последствий для нарушителей закона.