внушено.
Его в этом мундире возили на парад,
И стоял солдат не отступившей гвардии,
Уже не понимая, о чём все говорят,
Он – последний из погибшей 33-й армии.
К седьмому ноября праздничный набор
Два комсомольца ветерану принесли:
Бритву в красной упаковке «Душевный разговор»
И из-под Ржева горсточку земли.
И он себя приговорил «Душевным разговором»,
Без слёз и наставлений его огонь погас.
Он принял смерть без отступленья и позора
И ушёл, оставив всё на нас.
На коленях
Смотрите, упавший по грязи ползёт,
Он стёр уже ладони и колени,
Но никого на помощь не зовёт:
Он равнодушен к моральной гигиене.
Вам казалось, что он ползёт,
Ему просто надёжнее ближе к земле.
Он давно без страховки идёт,
Не изменяя самому себе.
Он не хочет смотреть далеко
И не хочет идти ногами.
Ему лучше, когда под носом дерьмо,
Которое кличут грехами.
На четвереньках головы не задерёшь,
Но себя легко возненавидеть.
И удовольствия с собой не наберёшь,
Но легко себя страданием пресытить.
Он первым дойдёт до края земли,
И это будет его эшафот.
Ведь это он шёл, а другие ползли,
Хотя и казалось наоборот.
Нам смерть всякого в затылок надышала,
А ей-то небылиц не наплетёшь,
И каждому найдётся место у причала,
То истина: что сеешь, то и жнёшь.
Откуда?
Просвещённый барин приехал из Европы,
Он имение своё от скуки навещает.
Его поклоном до земли приветствуют холопы,
И бледный управляющий на цирлах подбегает.
У него от страха и любви коленки подгибаются,
Хотя он барину успел список смастерить
Про девок, что уже мёдом наливаются
И сумеют «барщину» телом оплатить.
Если, вдруг, какая станет супротивиться,
Такую можно на конюшне во́жжами забить,
Но, а если поведёт себя, как нечестивица,
Её надо борзыми собаками травить.
Господское сословие пьёт и развлекается
И острословит на нерусских языках,
Перед иконами, прищурившись,
Кривляется и спорит о французских коньяках.
Все восславленные русские фамилии
Выползли из нор феодализма,
Сплетен и интриг придворной камарилии,
Из мистицизма и имперского цинизма.
И будет бунт, мольбы и ворожба,
Отрубленные головы и жертвенные капища.
Всё в себя вдохнёт русская судьба,
Но тут же выдохнет пожарища.
Пароход
Завтра без меня уходит пароход,
Он уплывёт, в рассвете растворяясь,
Прощально прогудит и, набирая ход,
Блеснёт своей кормой, с воздухом сливаясь.
Он уходит к дальним берегам
С теми, кто себя зовут гражданами мира,
Они могут присягнуть любым церквам
И из чего угодно сотворить себе кумира.
Пусть им будет сладко на чужой земле,
Они сами отказались этот Крест нести.
А потому меня и нет на корабле,
Что я готов весь Крестный путь пройти.
Пусть будет лошадь без уздечки и седла,
Пусть всё уже в надрыве и на взводе.
И если вдруг она занемогла,
Не покупайте место на этом пароходе.
На Брайтон-Бич форшмак и буженина,
Хорошая закуска и размах в питье.
Здесь можно уживаться в личине гражданина,
Но лишь в чужом поношенном белье.
Но коль она зовёт, когда ночами снится,
Возвращайтесь к нашим берегам.
Возможно, только на чужбине можно научиться
Любви к отеческим гробам.
Побеждать
Кому снится сабельный поход,
Тот найдёт с кем воевать.
А дорогу осилит идущий вперёд,
Чтобы что-то себе доказать.
Но только с вершин покорённых спускаются,
А с тех, что не взяли, – падают.
Бывает, сквозь зубы тебе улыбаются,
А автоматным затвором лязгают.
И он ушёл воевать, чтобы героем вернуться,
Хочется стать богатым и быть любимым,
За славой и деньгами прошвырнуться
И домой вернуться невредимым.
От снарядного воя слепнут глаза,
А в маленькой руке здоровая граната.
Пинками на смерть гонит война
От ужаса оглохшего солдата.
Кому-то нужен поводырь, а кому-то – кнут.
Бывает, что здоровых по пути бросают,
А кровью истекающих несут,
Когда свои позиции бросают.
А кто в атаку поднимается
С рвотной пеной на искусанных губах,
Те героями домой возвращаются,
Но только очень часто – в цинковых гробах.
Пока есть
Глухой любую песню глазами подпоёт,
А слепой картину сердцем ощутил.
Тот любое горе превзойдёт,
Кто себя духовно сохранил.
Не только в сказках остались те места,
Где только-только солнышко взошло,
Под ногами дышит пахота,
И с ребяческой ладошки сеется зерно.
Туда по весне возвращаются стерхи,
Они здесь живут уже тысячу лет.
И с той же ладони им сыплют орехи,
Исполняя старинный завет.
Ещё живы русские печи
И образа в свечении золотом.
Там ещё зажигают по праздникам свечи
И снимают шапку, когда заходят в дом.
Когда чужие беды как свои воспринимал,
А заботы о других тебя не тяготили,
И лжесвидетельством себя не замарал,
Значит, тебя точно в купели окрестили.
Всходит по полям кормилица-пшеница,
И журавли хлопочут у гнезда.
Нам, русским, пока есть на что молиться,
И пусть об этом помнят большие города.