Высота
В необоримой красотеКавказ ребристый.Стою один на высотеТри тыщи триста…
В лицо ударил ветерок.Так на перронеМорозные коснулись щекТвои ладони.
Почти из мирозданья вдальХочу сигналить:— Ты соскреби с души печаль.Как с окон наледь.
Карабкается из лощинНа хвойных лапахНастоянный на льдах вершинДолины запах.
Толпятся горы в облаках,Друг друга грея,Так дремлют кони на лугах,На шее — шея.
Так дремлют кони на лугах,На гриве — грива.А время движется в горахНеторопливо.
Вершину трогаю стопой,А рядом в ямеКлубится воздух голубой.Как спирта пламя.
Нагромождение времен.Пласты в разрезе.Окаменение и сонВсемирной спеси.
Провал в беспамятные дни,Разрывы, сдвиги.Не все предвидели они —Лобастых книги.
Но так неотвратим наш путьВ любовь и в люди.Всеобщую я должен сутьС любовной сутью
Связать! Иначе прах и дымБез слез, без кляуз.Так мавром сказано одним:— Наступит хаос.
Связать! Иначе жизни нет.Иначе разом Толчок!И надвое хребетХребтом Кавказа.
Король кафе «Националь»
Он был воинственный гуляка.Широкошумный, как рояль,И как бы нации во благоЛюбил кафе «Националь».По части душ — свиданье в шесть.По части груш — всегда «дюшес».По части вин — «Киндзмараули».Он царственно сидел на стуле,Его цитаты орошалВсегда наполненный бокал.
Он был, как дьявол, остроумен,И сколько б за ночь ни лакал.Хранил, как монастырь игумен,Высокой шутки идеал.Остротой сжатой, как депешей.Он обменяться мог с Олешей.Порою деньги занимая,Он важно говорил: — До мая!Я прогорел, как мой роман.И рифмовал «Кармен — карман».
Застольцев временно покинув,Переводил родных акынов:Арык, балык, рахат-лукум.Канал в пустыне Каракум…О, аксакал! О, саксаул! Конец!В парную, как в загул!Поэт, философ и фантаст.Он был в дискуссиях клыкаст.Но в поисках единоверцаТо разум возвышал, то сердце.А надо бы сменить местами…Что знаем о себе мы сами?
Ах, если б крикнуть: — Рокируйся!И можно партию спасти!В ответ из времени: — Не суйся!Я партию держу в горсти!
Фигуры сметены. Цейтнот.Старик меня не узнает.Полубезумный и неловкийТрясет кошелкою в столовке.Многосезонное пальто.И с губ срывается: — За что?Где тот блистательный двойник,Жизнь понимавший, как пикник?!Глагол времен! Шумит река!Я обнимаю старика.Стою на том же берегу,Хочу понять и не могу:Зачем свиданья ровно в шестьИ тающий во рту «дюшес»?Зачем один и тот же столикИ смех скептический до колик?Зачем кафе «Националь»И гегельянская спираль?Где все? Где максимы? Где вирши?Есть пулеметный взгляд кассиршиИ дважды пригвожденный бред:Нарзан и комплексный обед.
За то, что верен мой союз…
За то, что верен мой союзС тобою, Пушкин или Тютчев,За то, что мягок, да не гнусь,За то, что тверд, хоть и уступчив.
За то, что с душащим сукном.Со мной сквозь зубы говорящим.Не сговорился ни о чемПеред затменьем предстоящим.
За то, что мягок, да не гнусь.За простодушие поэта.Меня убьют, но я клянусь,Хотел сказать совсем не это.
Душа реальна. Вот мой дом.И потому меня живьемНикто не взял, не сжал, не скрючил.Идею чести целикомЯ в этом мире ледяномНа жизнь, как шапку, нахлобучил.
Мысль действие мертвит…
Мысль действие мертвит.Так Гамлет произнес.Страны мертвящий вид —Под мерный стук колес.
Где свежесть сельских вод?Где ивовая грусть?Где девок хоровод?И прочее, что Русь?
Виною сатаныИли вина виной —Последний пульс страныПульсирует в пивной.
Здесь мухи, муча глаз.Должно быть, на векаГирляндами заразСвисают с потолка.
Здесь редкий выкрик: —Па! Прервет отца, — не пей!Целую ясность лбаБелесых малышей.
Так обесчадил край.Так обесчудел век.И хлеба каравайЧерствей, чем человек.
Мысль действие мертвит.Так Гамлет произнес.Страны мертвящий видПод мерный стук колес.
И видит Бог, увы.Нет сил сказать: — Крепись!Мы в действии мертвы.Так где же наша мысль?
Когда дряхлеющее зло…
Когда дряхлеющее злоНе пальцами, так вонью душит.Когда до горла подошлоИ даже выше — нёбо сушит…
Когда страна, хоть в крик кричи.Молчит безмозглая громада,И перекликнуться в ночиУже и не с кем и не надо…
Когда та женщина в тишиТебя убийцам предавала,Неисчерпаемостью лжиТвой воздух жизни исчерпала…
Когда твой бывший друг тебя(Любитель Генделя и Баха),Струей лакейскою кропя,Сквернил, как осквернитель праха…
Когда жаровней адской жгутОбид твоих ожесточенье.Но долг Господний, долгий труд.Терпенье, говорит, терпенье…
Меч правосудья отложиДо срока, без угроз, без жалоб.Но самому себе скажи:— Пожалуй, выпить не мешало б…
Грипп
Н. Н. Вильмонту
Тошнит от самого себя,От мыслей давних, от привычек.От сигарет сырых, от спичек,Точней — от самого себя
Тошнит. Я слышу в тишине:Вот подползает, вот подперло…На улицу! Пальто, кашнеТошнотно облегает горло.
Вещает на стене плакат:Падеж скота, какой-то ящур.И очередь, как в дни блокад, —Все что-то ищут, рыщут, тащат.
Опять разрыли тротуар.Все тянут, не протянут кабель.Какой-то вар, какой-то пар…То оттепель, то снегопадаль.
Бедлам горсправки: позвонить.Сан. уз. и масса обольщений.Соединить, разъединитьОбломки кораблекрушений.
И вдруг, как пошлости обвал,Как непристойность на кладбище:Болван собачку потерял.Полгорода собачку ищет!
Толпою давится метро.Потом выблевывает где-то.И содрогается нутро.Я думаю: к чему все это?
То оттепель. То гололед.И вдруг поймешь всем нездоровьем.Что воздух болен белокровьем.Сама материя гниет!
Гниет сопливая зима.Не снег, а грязное повидло.И трется не народ, а быдло…О Господи, сойти с ума!О Господи, как все обрыдло!
Наследник
Был знак великий над Россией,Но незамеченный прошел.Юнец, больной гемофилией, —Ему ли предстоит престол?
Он знаком был, ребенок хилый,Полупрозрачный, как янтарь.Над ним берлинское светилоСклонил лечебный календарь.
Но не было того лекарстваУ слабого царя в руке.И не дитя, а государствоУже висит на волоске.
Он знаком был, ребенок милый,Что надо загодя народГотовить, старого кормилаПредупреждая поворот.
Кто знал? Лишь речи в перепонки,Где каждый каждого корит.Дурная мать заспит ребенка.Дурной отец заговорит.
Под этот говор дремлет барствоИль в табор мчит на рысаке.И не дитя, а государство —На волоске, на волоске…
И рухнуло! За кровь в подвале,За детскую, за всю семью —Мы долго, долго проливалиБезостановочно, свою.
Мы долго, долго истекалиБезостановочно, своей.Об этом ведали едва лиВ стране теней, в стране теней…
Когда под вышками дозорныхМы перекраивали край.Лишь с криком души беспризорныхВлетали в уплотненный рай.
Вот что однажды, над РоссиейЗастенчивой звездой взойдя.Стране, больной гемофилией,Больное предрекло дитя.
Не европейскою наукой.Не азиатской ворожбой.Но только покаянной мукойМы будем спасены судьбой.
Сельский юбиляр