Читать интересную книгу Евангелия и второе поколение христианства - Эрнест Ренан

Точный список древних presbyteri или episcopi римской церкви неизвестен. Петр, если бы он был в Риме (чему мы верим), занимал исключительное положение и, конечно, выражаясь точно, не имел преемников. Только сто лет спустя епископат правильно установился, и тогда позаботились составить список епископов, последовательных преемников Петра. Точные воспоминания имели только о Ксисте, умершем около 125 г. Промежуток между Ксистом и Петром был заполнен римскими presbyteri, оставившими по себе какое-нибудь имя. После Петра поставили некоего Лина, о котором ничего определенного неизвестно, потом Анеклета, имя которого впоследствии исказили и сделали из него двух лиц, Клета и Анаклета.

Все более и более проявлялось, что римская церковь делается наследницей иерусалимской церкви, и до известной степени заменяет ее. В ней был тот же дух, то же традиционный и иерархический авторитет. Иудео-христианство господствовало в Риме, как в Иерусалиме. Александрия еще не была великим христианским центром. Даже Эфес и Антиохия не могли бороться против господства, которое столица империи силой вещей все боле и более присваивала себе.

Веспасиан достигал глубокой старости, уважаемый серьезной частью населения империи, залечивая среди глубокого мира, при помощи деятельного и способного сына, раны, нанесенные Нероном и гражданской войной. Высшая аристократия, хотя не сочувствовала семье способных, но незнатных выскочек, с довольно вульгарными правами, поддерживала его и помогала ему. Наконец, избавились от ненавистной школы Нерона, школы администраторов и военных. Честная партия, впоследствии, вслед за жестоким правлением Домициана, окончательно достигшая власти при Нерве, наконец, вздохнула свободно и почти торжествовала. Только сумасшедшие и распутники Рима, любившие Нерона, смеялись над скупостью старого полководца, не думая о том, что эта экономия была весьма понятна и, можно сказать, почти похвальна. Государственная казна императора не была точно отделена от его собственного состояния; а государственная казна при Нероне была расхищена. Семья, не имеющая своего собственного богатства, как Флавий, достигши власти при подобных обстоятельствах, попадала в очень затруднительное положение. Гальба, принадлежавший к высшей аристократии, но более строгих нравов, уронил себя в глазах окружающих, так как однажды, в театре, предложил игроку на флейте, имевшему большой успех, пять динариев, вынутых из своего собственного кошелька. Толпа приветствовала его песней:

Онисим прибывает из деревни,

припев которой зрители хором повторяли. Не было возможности понравиться этим дерзким людям иначе, как пышностью и заносчивыми манерами. Легче простили бы Веспасиану преступление, чем его немного вульгарный здравый смысл и некоторую неловкость, присущую обыкновенно бедным простым офицерам, попавшим в большой свет, благодаря своим заслугам. Человеческая порода так мало поощряет доброту и ее проявление у правителей, что можно удивляться, как еще находятся совестливые люди для выполнения обязанностей королей и императоров.

Более тягостной чем оппозиция театральных ротозеев и обожателей памяти Нерона, была оппозиция философов или, правильнее сказать, республиканцев. Эта партия, властвовавшая в течение тридцати шести часов после смерти Калигулы, приобрела после смерти Нерона и в течение последней гражданской войны непредвиденное значение. Люди, пользовавшиеся таким высоким уважением, как Гельвидий Приск и его жена Фанния (дочь Трасея) отказывались от исполнения самых простых обычаев императорского этикета и принимали по отношению к Веспасиану поведение надоедливое и нахальное. Нужно отдать справедливость Веспасиану, что он с сожалением прибегал к строгостям по поводу грубых провокаций, проявлявшихся только благодаря доброте и простоте этого прекрасного властителя. Философы были вполне уверены, что своими литературными намеками они защищают достоинство человека; они не замечали, что в действительности защищали привилегии аристократии и подготавливали зверское правление Домициана. Они хотели невозможного, муниципальной республики, управляющей миром, гражданского духа в огромной империи, состоящей из разнообразных и не находящихся на одном уровне племен. Их безумие почти равнялось безумию тех, которые в наше время мечтали превратить Париж в свободную коммуну среди Франции, Парижем же превращенную в монархию. Серьезные умы, как Тацит, оба Плиния, Квинтилиан, хорошо видели пустоту этой политической школы. Будучи полны уважения к Гельвидию, Приску, Рустикусу и Синециону, они все-таки покинули республиканскую химеру. Стремясь улучшить принципат, они достигли прекрасных результатов почти для целого столетия.

Увы! Принципат имел капитальный недостаток, он плачевно колебался между диктатурой по избранию и наследственной монархией. Всякая монархия стремится сделаться наследственной, не только по причине, называемой демократами семейным эгоизмом, но и потому, что монархия может принести народу свойственную ей пользу, только будучи наследственной. С другой стороны, наследственность невозможна без германского принципа верности. Все римские императоры стремились к наследственности, но наследственность никогда не шла далее второго поколения и приносила только печальные плоды, и мир свободно вздохнул лишь тогда, когда, благодаря особым обстоятельствам, она заменилась усыновлением (наиболее подходящая система для цезаризма), но это было не более, как случайность; Марк Аврелий не имел сына, и все погибло.

Веспасиан главным образом, был озабочен этим вопросом. Тридцатидевятилетний старший сын его Тит не имел сыновей. Второй, Домициан, 27 лет, также не имел их. Честолюбие Домициана должно было удовлетвориться в виду подобных надежд. Тит открыто объявил его своим наследником, выражая свое желание, чтобы Домициан женился на его дочери Юлии Сабине. Но природа, во многих отношениях так благоприятствовавшая этой семье, в данном случае сыграла нечто ужасное. Домициан был негодяй, перед которым Калигула и Нерон могли показаться веселыми шутниками. Он не скрывал своего желания свергнуть отца и брата. Веспасиан и Муциен с трудом могли ему помешать испортить все.

Как всегда бывает с хорошими натурами, Веспасиан становился лучше по мере того, как старел. Даже его шутки, которые по недостатку образования были грубы, становились меткими и тонкими. Ему пришли сказать о показавшейся на небе комете. "Это касается парфянского короля, него длинные волосы", ответил Веспасиан. Когда его состояние ухудшилось, он с улыбкой сказал: "Мне кажется, я становлюсь богом". Он занимался делами до конца, и чувствуя упадок сил, сказал: "Император должен умереть стоя". И действительно, он умер на руках тех, кто поддержал его; великий пример твердого и мужественного поведения в смутное время, представлявшееся почти безнадежным! Только евреи сохранили о нем память, как о чудовище, заставлявшем стонать весь мир под тяжестью своей тирании. Несомненно, существовала какая-нибудь раввинская легенда по поводу его смерти; он умер в своей постели, говорили они, но не избег мучений, им заслуженных.

Тит наследовал ему без всяких затруднений. Добродетель Тита не была глубокой, как добродетель Антонина и Марка Аврелия. Он старался быть добродетельным, но иногда натура брала верх. Все-таки он заложил начало прекрасного царствования, и, редкая вещь, Тит стал лучше, достигнув власти. Он имел большую власть над самим собой и начал с наиболее трудной уступки общественному мнению. Вереника нисколько не отказывалась от своей надежды выйти за него замуж. Во всяком случае, она поступала так, как будто бы была уже его женой. Ее знания еврейки, иностранки, "царицы" плохо звучали для уха истинных римлян, напоминая Восток, и представляли непреодолимое препятствие ее дальнейшей карьере. Об этом только и говорили в Риме, и по этому поводу была произведена не одна дерзкая выходка. Однажды, при полном театре, циник по имени Диоген, проникший в Рим, несмотря на декрет о высылке философов, встал и перед всем народом разразился против влюбленной пары целым потоком оскорблений; его бичевали. Другой циник, Герас, надеялся отделаться тем же наказанием за подобную выходку, но ему отрубили голову. Тит не без труда, но все-таки уступил общественному мнению. Разрыв был тем более жесток, что Вереника этому сопротивлялась. Пришлось ее отослать. Отношения императора с Иосифом и, по всей вероятности, с Иродом Агриппой остались теми же, что и до разрыва. Сама Вереника тоже возвратилась в Рим; но Тит уже не имел более с ней сношений.

Честные люди чувствовали себя оживающими. При помощи представлений и некоторого шарлатанства удовлетворили народ и удерживали его в покое. Латинская литература, после смерти Августа находившаяся в затмении, начала возрождаться. Веспасиан серьезно поощрял науку, литературу и искусство. Он впервые назначил профессоров, оплачиваемых государством, и был, таким образом, создателем учительского персонала; во главе этого знаменитого братства блистало имя Квинтилиана. Приторная поэзия искусственных эпопей и трагедий влачила печальное существование. Талантливая богема, как Марциал и Стаций, выдаваясь мелкими стихотворениями, возвышалась над литературой низкой и без значения. Но Ювенал в чисто латинском жанре сатиры достиг силой и оригинальностью неоспоримого господства. В его стихах дышит высокий римский ум, если хотите, немного узкий, исключительный, но полный традиций патриотизма, враждебный иностранному разврату. Мужественная Сульпиция осмелиться впоследствии защищать философов против Домициана. Особенно выдвинулись великие прозаики, отбросившие все излишества декламации, сохранившие все неоскорбительное для слуха, внесшие чувство высшей морали и подготовившие то благородное поколение, которое сумело найти Нерву и стать вокруг него, которое создало правление философов Траяна, Адриана, Антонина и Марка Аврелия. Плиний младший, так сильно сходный с развитыми умами нашего XVIII века; Квинтилиан, знаменитый педагог, наметивший законы народного образования, учитель наших учителей в искусстве воспитания; Тацит, несравненный историк, и другие, равные ему, подобно автору "Диалога ораторов", чьи имена нам неизвестны или сочинения утрачены, росли в работе или уже приносили плоды. Степенность, полная возвышенности, уважение к законам морали и гуманности заменили высокую распущенность Петрония и философию до крайности Сенеки. Их язык не так чист, как во времена Цезаря и Августа, но в нем были широта и смелость, вынудившая оценить его и подражать ему в современные столетия, создавшие умеренный тон прозы с более декламаторской нотой, чем греческая.