class="p1">– Я дурно сплю по ночам. Так что иного выбора у меня нет – только прыгать.
– Бессонница? – сочувственно поинтересовалась я и обвила одну ногу вокруг другой. – Или вы просто ночная птица – сова?
– И то и другое. – Он двинулся к двери, и я инстинктивно протянула руки ему вслед. Но неожиданно он обернулся, так крепко сжимая «Большие надежды», что на тыльной стороне его рук проступили голубые вены. – Не хотели бы вы выпить у меня чаю? Через две недели?
– Это было бы замечательно, мистер Беккет. Сэм.
Приложив неимоверные усилия, я заставила себя ответить ровно и плавно, хотя моя кровь тут же вскипела и быстрее побежала по венам. А потом он ушел, и в прихожей застыла тишина, которую нарушало только тиканье часов. Я вскинула руки вверх, на бегу делая пируэты, поспешила к окну гостиной, а затем прижалась лбом к стеклу и увидела, как мистер Беккет вышел из подъезда и повернул на рю де Гренель. Мне вспомнились слова месье Берлина о том, что самые сильные эмоции нужно выражать через танец, я закружилась по гостиной, вздымая руки и ноги и замирая в эффектных позах.
– Никаких танцев в моей лучшей комнате! – возопила мама, но мне было все равно. В кои-то веки я решила послать все к черту. Сэм Беккет пригласил меня выпить с ним чаю, и никакие мамины слова или поступки не могли меня остановить.
Мистер Беккет прибывал ровно в пять часов каждый день. И когда он уходил, совсем уже вечером, мне казалось, что в доме гасли все огни. Несколько минут я не могла прийти в себя от грусти, медленно привыкая к квартире, в которой нет его. Это было крайне странное, тягостное чувство. Но мысль о том, что он пригласил меня на чай, и уверенность, что наши судьбы неразрывно связаны, помогали мне поддерживать бодрость духа.
Несколькими днями позже, когда я как раз сидела в гостиной, переживая уже привычные печальные минуты после ухода мистера Беккета, в дверь снова позвонили. Думая, что это он – вернулся за книгой или забытым шарфом, – я бросилась открывать. Однако это был не мистер Беккет. На пороге стоял Эмиль Фернандес. Мое сердце сжалось от разочарования, но я уже давно не видела Эмиля, к тому же мне не хотелось задеть его чувства, и поэтому я ослепительно улыбнулась. Баббо всегда называл эту мою улыбку «витринной».
В прихожую вышла мама, с только что уложенными в прическу волосами и свежей блестящей помадой на губах.
– Добрый день, мистер Фернандес. Мы с вами уже с месяц как не видались. – Она стояла очень прямо, расправив плечи и приподняв подбородок.
– Прошу меня простить. Я был очень занят – работал над новой оперой, миссис Джойс. – Эмиль слегка поклонился. – Надеюсь, вы пребываете в добром здоровье?
– Нет. У меня страшные боли, а у мистера Джойса ужасно плохо с глазами. Не знаю даже, что с ним станется. Или со мной. – Мама театрально вздохнула. – С минуты на минуту должна прийти миссис Флейшман, чтобы перепечатать его записи, – он делает их мелком. Но у нас найдется время выпить чашечку чая, не так ли, Лючия?
Эмиль прошел вслед за нами в гостиную, и ему пришлось подождать, пока мы с мамой убирали карты, которые баббо разложил по всему дивану.
– Я не знаю, что у всех не так с глазами в этой семье, – пробормотала мама и бросила на меня осуждающий взгляд.
– Мы все очень боимся, что баббо может совсем ослепнуть к концу года. – Я сделала жест в сторону освобожденного от карт дивана.
Эмиль продолжал стоять, сжимая в обеих руках шляпу и сильно моргая. От того, что он так явно нервничал, я тоже ощутила некоторое стеснение. Таким я его еще не видела.
– Пожалуйста, садитесь, – сказала я. – Мне хочется услышать все об этой новой опере, что вы сочиняете.
– Иди и приготовь нам чаю, Лючия. – Мама уже собиралась опуститься в кресло-качалку, как раздался еще один звонок в дверь. – А вот это уж точно миссис Флейшман. Подожди здесь, Лючия, вдруг и она захочет чаю.
Эмиль присел на краешек дивана и быстро облизнул губы. Его пальцы продолжали терзать поля шляпы.
Я ожидала, что сейчас он начнет рассказывать о новой опере, но Эмиль молчал, и тишина уже становилась неловкой.
– Мама не очень хорошо себя чувствует, – наконец выдавила я. – Возможно, ей придется лечь в больницу. Врачи думают, что ей, кажется, нужна операция.
– О, я очень сожалею. Ей, должно быть, сейчас нелегко, – отозвался Эмиль. – Но как вы, Лючия? Джорджо говорит, вы постоянно танцуете. Работаете над чем-то новым? – Произнося слово «танцуете», он чуть-чуть пошевелил пальцами, и его руки отчего-то напомнили мне крылышки едва оперившихся птенцов.
– Да, – с облегчением сказала я. Слава богу, что эта затянувшаяся пауза прервалась. – Я пытаюсь поставить танец для моей труппы, где танцовщицы будут превращаться в радугу. Хочу обить черной клеенкой всю сцену и потолок. И может быть, использовать неоновые лампы, чтобы создать такой эффект, будто лучи солнца прорываются сквозь затянутое тучами небо, то есть через клеенку. – Я хотела спросить Эмиля, не напишет ли он для меня музыку, но заметила, что у него очень странное, какое-то застывшее выражение лица. – Вам не нравится то, что я задумала? – обиженно поинтересовалась я.
– Нет-нет, что вы. Но я хотел задать вам один вопрос. – Его пальцы пробежались по шляпе, по коленям и поднялись к полосатому галстуку. Он немного потеребил складки и довольно громко сглотнул.
– Не хотите ли перекусить? – предложила я.
У Эмиля был вид человека, который вот-вот потеряет сознание, словно он уже несколько дней ничего не ел. Он проговорил что-то в ответ, но я ничего не разобрала. Тогда, видя мое непонимающее выражение лица, Эмиль поднялся с дивана и подошел к двери, где я стояла в ожидании, что мама прикажет мне приготовить чай для миссис Флейшман. Совершенно неожиданно он опустился на одно колено и сжал мои руки в своих.
– Лючия, я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Я прислонилась к косяку и некрасиво приоткрыла рот. В одно мгновение все, что я знала об Эмиле, вихрем пронеслось у меня в голове: его огромный, наполненный солнцем дом с персидскими коврами, роялями и цветами из оранжереи, его бабушка, которая целыми днями сидела в бальной зале, увешанная бриллиантами, его знаменитый кузен-композитор со своей не менее знаменитой женой-актрисой.
– Лючия? Лючия? Что такое?
– Мне… мне оч-чень жаль, – заикаясь, пробубнила я. Перед глазами, затмив образы дома Эмиля и его известной