Он звал меня к себе. Я слышала его дыхание – редкое и тяжелое, как будто он сражался с туманом, как будто туман проникал в его глаза, нос, рот, просачивался в горло, легкие, сердце, душил его. Я тоже выкрикивала его имя, снова, снова и снова. Я протянула к нему руки. Но было слишком поздно. Белая дымка утаскивала его за собой, обволакивая, как мантия, – клубящиеся одежды призрака. Его уносило все дальше и дальше в море. И я осталась одна. Я стояла на мокрой траве и продолжала звать его. Но отвечало мне лишь эхо.
Потом я обернулась и увидела, что туман рассеялся, кругом было зелено и чисто. Мистер Беккет стоял рядом, обнимая меня за талию. А далеко в море виднелась маленькая фигурка, цепляющаяся за фортепиано.
– Помаши Эмилю, – велел мистер Беккет, и я почувствовала, как его пальцы бродят по моей спине. – Помаши, Лючия! Нужно всегда махать тонущим.
И его тон был столь повелительным, что я повиновалась и помахала рукой. Но маленький человечек и его фортепиано уже исчезли. Поверхность моря была блестящей и гладкой, как стекло.
Глава 6
Декабрь 1928 года
Париж
Мистер Беккет купил к чаю крошечные пирожные, лимонные, фисташковые и розовые, и подал их прямо в коробке. Он заварил «лао сун сяо чжун» и разлил его в чашки с выщербленными краями, поверх тоненьких кружочков лимона, которые отрезал перочинным ножом. Мы сидели в его маленькой гостиной на диване, пружины которого начинали стонать и жаловаться на жизнь, стоило нам только пошевелиться. Печка в углу время от времени выпускала облака дыма, отчего в комнате слабо, но отчетливо пахло гарью.
– Тут довольно голо. Почему бы вам не купить пару подушек или коврик? Или, может быть, картины? – Я еще раз оглядела гостиную. Серые стены с отстающей краской, простые полки, на которых мистер Беккет в алфавитном порядке расставил свои книги, запотевшие окна…
– А это отличная мысль. – Мистер Беккет потрогал воротничок рубашки и слегка оттянул его.
– Разве ваша мать не может одолжить вам что-нибудь подобное? Хотя бы старое покрывало, чтобы накрыть диван. Посмотрите, ткань совсем протерлась. – Я показала на обивку, сквозь которую кое-где пробивались пучки конского волоса. Еще чуть-чуть – и ее разорвут пружины. – И картины. Нужны картины, чтобы немного оживить стены. Иначе все это помещение слишком похоже на монашескую келью.
Несколько секунд мистер Беккет молча и сосредоточенно рассматривал гостиную, как будто вдруг увидел ее в первый раз.
– Вы говорили, у ваших родителей большой дом в Ирландии. Неужели там нет картин, изображающих ирландские пейзажи? Вам не кажется, что это было бы так приятно – просыпаясь, видеть Ирландию? – Я мечтательно вздохнула. – Расскажите мне еще о вашем доме, и огромном саде, и обо всех этих собаках и курах. – Мне нравилось, когда мистер Беккет описывал дом своего детства. Меня почти до слез волновало, что это было обычно. Нормально. Я уже представляла себя там – как я сыплю зерно курам или срываю яблоки с веток. – Расскажите о собаках. Какой они были породы?
– Мы, как правило, держали керри-блю-терьеров. – На мгновение лицо мистера Беккета стало грустным и задумчивым, но потом он словно очнулся и подвинул ко мне коробку, предлагая пирожные.
– Как их звали?
– Звали… э-э-э… Бамбл… и Бэджер… и еще Вулф… и… Мак. Моя мать предпочитает людям собак. – Он снял очки и рассеянно протер их краем свитера.
– И это ведь ваш отец построил дом, в котором вы родились? Они еще живут там? Вы всегда жили только в одном доме?
Мистер Беккет кивнул.
– Я хочу все-все об этом знать. Ну не молчите же! – Я аккуратно поставила чашку на перевернутый деревянный ящик, что служил мистеру Беккету кофейным столиком, и поудобнее устроилась на диване, не обращая внимания на скрипящие пружины.
– Я ведь уже все вам рассказал.
– Расскажите еще раз. Как вы гуляли с отцом в горах. И о вашей матери. Мне хочется знать о ней все. – Я едва не договорила: «Потому что в один прекрасный день она станет моей свекровью», но вовремя прикусила язык. Мистер Беккет чуть поморщился.
– Ей нравятся ослики. – Он помолчал, будто не знал, что еще можно добавить. – Ослики и собаки.
Он посмотрел на лежащие на коленях очки. Я вдруг догадалась, что, возможно, он приехал в Париж, чтобы убраться подальше от матери и Ирландии. В сущности, довольно похоже на баббо. На всякий случай я решила не задавать мистеру Беккету вопросов о его семье.
– Расскажите мне снова о саде. О лимонной вербене, что росла вокруг крыльца, нарциссах и розах. У нас никогда не было сада. – Я опять вздохнула, немного печально. – Каковы ваши самые ранние воспоминания, Сэм? Как вы лежите в плетеной колыбели в тени яблони?
– Нет, – коротко ответил он. – В утробе. Я помню, как я был в утробе матери. – Диван принялся издавать стоны – мистер Беккет никак не мог усесться и успокоиться. Он надел очки, снова взял коробку с пирожными и протянул мне.
– И на что это похоже? Находиться в утробе? – Я взяла бледно-зеленое пирожное и стала покусывать его по краям.
Мистеру Беккету было неловко, его неловкость передавалась и мне. Очень хотелось, чтобы он наконец расслабился.
– Ужасно. Темно и душно.
– Правда? А что-нибудь еще там происходило? Вы могли слышать звуки снаружи? Или ощущать запахи? – Я, горя от любопытства, наклонилась к нему. Возможно, и он одарен какими-либо сверхъестественными способностями.
– Никаких запахов я не помню. Но я слышал голоса. Разговор родителей, позвякивание фарфора, стук ножей и вилок. – Он крепко сцепил руки на коленях.
– Необычайно! А что они говорили? Вы разобрали слова?
– Не очень четко. – Он разжал пальцы и потянулся за сигаретами. Вытащил из пачки одну и несколько раз постучал по ней, прежде чем сунуть в рот.
– Вы должны рассказать баббо, – сказала я. – Он будет в восторге.
– Я родился в Страстную пятницу, – добавил мистер Беккет. – В пятницу тринадцатого числа. – Он зажег спичку, поднес дрожащий огонек к сигарете и глубоко затянулся.
– В самом деле? Тогда баббо лучше об этом не знать. Он крайне суеверен, и его мать умерла тринадцатого.
Я внимательно посмотрела на мистера Беккета, размышляя над услышанным. Все это неспроста. Рожденный в Страстную пятницу, в пятницу тринадцатого, сохранивший воспоминания о пребывании в утробе матери… И на его плечах лежало бремя памяти и больших ожиданий. Он тоже был особенным, не таким, как все, с рождения отмеченным особой печатью.
– Расскажите вы о себе, Лючия. – Мистер Беккет выдохнул