Читать интересную книгу Детонатор - Александр Тамоников

Чувствуя, как затылок наливается тяжелым свинцом, а лицо — обжигающим жаром, Караваев повторил попытку. Разумеется, двигатель снова не завелся.

— Дядя шофер ездить не умеет, — громко прокомментировал сын пижона в попугаистой рубашке.

— Просто у дяди шофера много свободного времени, — пояснил ему отец, сделав это так громко, чтобы слышно было всем. — Он никуда не спешит.

Караваев обернулся. Что-то приключилось с его восприятием мира. То ли от гнева, то ли по какой-то другой причине его слух, зрение и чувства троекратно, а может, и десятикратно обострились. Время, казалось, замедлило свой бег, секунды растянулись, собственный пульс сделался громким и резонирующим, как удары барабана: бум… бум… бум…

Караваев увидел, что на рубашке разговорчивого мужчины изображены вовсе даже не попугаи, а ярко разрисованные континенты. Он разглядел каждую щетинку на его лице, определил издали, что глаза у мужчины карие с прозеленью, что волосы на лбу у него начали редеть, а волосы под носом и на подбородке растут слишком редко, чтобы их обладатель мог надеяться отрастить полноценные усы или бороду.

Одновременно с этим он заметил, что зубы у сынишки пижона перепачканы шоколадом, а на щеке протянулась совсем свежая царапина, должно быть, причиняющая мальчику боль.

Одновременно увидел Караваев и всех остальных пассажиров своего автобуса, словно смотрел на них сквозь какое-то чудесное увеличительное стекло, позволяющее рассмотреть каждую деталь, каждую пылинку, каждую крапинку.

Но основное внимание его почему-то сосредоточилось на молодой женщине в сиреневой кофточке, сидевшей через два ряда сидений. Увидев ее, Караваев моментально позабыл об оскорбительных репликах и о том, что еще пару секунд назад собирался вступить в словесную перепалку с обидчиком. Это не имело ничего общего с тем естественным интересом, который вызывают у мужчин хорошенькие представительницы слабого пола. Тем более что очень уж красивой женщину назвать было нельзя. Симпатичная в меру, вот и все. Однако же Караваев уставился на нее, как будто встретил девушку своей судьбы. С ней было связано что-то чрезвычайно важное. Но что? Что с ней не так?

Заметив, что водитель неотрывно смотрит на нее, женщина занервничала. От ее лица отхлынула кровь, и она сделалась белой, как покойница, усаженная среди обычных пассажиров каким-то любителем черного юмора. Она привстала, потом села, запустила руку в полиэтиленовый пакет, стоящий на коленях.

«Сейчас что-то случится, — понял Караваев. — Что-то ужасное. Она ненормальная. Что у нее там в пакете? Опасная бритва? Пистолет?»

— Приготовьте билеты для проверки, — брякнул он, отстраненно дивясь тому, что слова сорвались с его языка непроизвольно, помимо воли, как будто кто-то невидимый манипулировал его ртом и голосовыми связками. Караваев никогда раньше не проверял билеты в салоне.

Недовольно бубня, пассажиры полезли по карманам и сумкам. Одна лишь бледная женщина сидела неподвижно. Нет, ее рука, запущенная в пакет, слабо шевелилась. Словно она нащупывала там что-то. И уж точно не билет.

Опершись на тумбу, отделяющую водительскую кабину, Караваев приготовился ринуться в салон. Он не знал, что станет делать дальше. Просто та сила, которая заставила его потребовать предъявить билеты, теперь руководила его движениями. Его татуированные бицепсы напряглись. Он оттолкнулся ногой от пола.

Молодую женщину, привлекшую его внимание, звали Христина Рутко. Она родилась в Белгороде и прожила там почти всю жизнь, за исключением двух лет. Последний день, прожитый в родном городе, помнился ей до мелочей, потому что с того рокового, трижды проклятого дня вся ее жизнь пошла кувырком.

Всю ночь промучилась Христина без сна, страдая от невыносимой ломки, хорошо знакомой каждому наркоману. У кайфа имелась оборотная сторона медали. Принимая дозу, Христина парила в облаках, а при «отходняке» ее будто с размаху швыряли о землю. Больно. Мучительно больно. Ворочаясь с боку на бок, она стонала, грызя зубами обслюнявленный угол наволочки. Ноющим конечностям никак не удавалось найти удобное положение. Кости ныли, как будто их сверлили бормашиной. По телу бежали мурашки, оно было мокрым от липкого, вонючего пота.

Решив, что она в любой момент сумеет отказаться от героина, Христина переоценила свои возможности. Начиная колоться, она даже не предполагала, через какие круги ада ей доведется пройти. Тогда она не представляла, не могла представить, какие жуткие чудища водятся в этом аду. Не воображаемые, а такие же реальные, как предметы обстановки. Когда по комнате начинала бегать мохнатая тварь с горящими глазами, Христина видела остатки пищи между ее желтыми клыками и чувствовала, как вздрагивает пол от топота лап. Не менее реальными были гигантские мухи и бабочки, кружащиеся вокруг люстры под потолком. Хотя лампочки не горели, мухи и бабочки, задевая их крыльями, вспыхивали, обращались в пепел и осыпались на пол. Иногда они забивались под одеяло, доводя Христину до истерики, а иногда вместо них в постель пробиралась черная кошка с плоской змеиной головой.

Кошка появилась и на заре того дня.

— Брысь! — взвизгнула Христина, размахивая веником, возникшим в руке из ниоткуда.

Змеекошка гнусаво заорала, вздыбила лоснящуюся черную спину и шмыгнула под стол, нервно подергивая там кончиком хвоста. «Как же ее прогнать?» — попыталась сообразить Христина. Не сообразила. И подсказать было некому. Ни отца, ни матери, ни ухажеров, ни даже подруг. Только героин — Герыч, как звали его те, кто имел несчастье познакомиться с ним поближе.

После нескольких доз размеренная жизнь Христины рухнула, как карточный домик. Она осталась одна на всем белом свете. Хотя какой же он белый, если так темно, так жутко и так холодно.

Господи! Слышишь меня?

Никто не откликнулся. Только приблудная кошка угрожающе заурчала в углу. Чтобы не злить ее, Христина свернулась калачиком, зажмурилась и затихла.

С первыми лучами солнца, когда в листве зачирикали беспечные воробьи, а в окнах дома напротив погас электрический свет, мокрая от пота, задыхающаяся Христина села на кровати и обхватила лохматую голову руками. Неужели бывает так плохо? Неужели эти мучения никогда не закончатся?

— Мамочка, — прошептала она пересохшими губами. — Я не знаю, как дальше жить, мамочка…

Мама, наверное, тоже не знала, даже если и существовала где-нибудь в загробном мире. Она давно умерла.

Охваченная внезапным ознобом, Христина натянула на себя одеяло. Вот только укрыться с головой не успела. В комнате раздался вкрадчивый шорох. Еще раз и еще. Открыв глаза, Христина увидела уродливого циркового лилипута, подкравшегося к кровати на карачках. Он был весь прозрачный, готовый рассеяться от малейшего дуновения воздуха, но его короткопалая пятерня, прикоснувшаяся к ноге Христи, свидетельствовала о том, что лилипут существует в реальности. Размером он был с большого пса, его физиономия казалась облепленной паутиной.

— Тс-с, — прошипел он, прикладывая маленький палец к губам.

Христина сдавленно пискнула, а больше не смогла выдавить из себя ни звука. Лилипут оскалился, словно намереваясь укусить ее за ногу. Но вместо этого он неожиданно лизнул ее в пятку и вдруг заскулил жалобно, по-щенячьи, словно умоляя Христину что-то сделать… вернее, чего-то не делать.

— Что? — спросила она шепотом.

Уродец медленно и с печальным видом покачал головой, а потом исчез, как исчезла комната и весь окружающий мир.

Когда Христина очнулась от обморока, комната была пуста. В окно светило солнце, от которого слезились глаза и свербило в носу. Кое-как дотянувшись до портьеры, Христина задернула окно. Режущий желтый свет по-прежнему прорывался сквозь плотную ткань, но теперь не доставлял прежних страданий. Постанывая, Христина стянула с себя отсыревшую ночную рубашку и швырнула на пол. За рубашкой последовали трусы, напоминающие тряпку. Каждое движение отдавалось тупой болью в темени. Перед глазами рябило. Шершавый, как наждак, язык едва умещался во рту.

«Уколоться», — подумала Христина, и в то же мгновение ей сделалось легче, несказанно легче. Простая, короткая, спасительная мысль заполнила все ее естество — от воспаленного мозга до кончиков сведенных судорогой пальцев. Уколоться! Немедленно колоться!

Христина встала с кровати и босиком отправилась на кухню, хватаясь за стену. Почти пустая квартира куда-то плыла, раскачиваясь на плавных волнах, в ушах пели цикады, перед глазами мельтешили прозрачные мошки. Проклятый Герыч не позволял забыть о себе ни на секунду.

В кухне было прохладно. Подхваченная ветром занавеска трепыхалась на краю распахнутого окна. На столе лежал засохший мандарин с такой твердой кожурой, что прокусить этот панцирь не получилось. Ничем другим съедобным в доме даже не пахло. Христина забыла, когда в последний раз нормально ела.