Читать интересную книгу Детонатор - Александр Тамоников

Вчера вечером, вместо того чтобы отправиться домой, сесть за ломящийся от яств стол и отметить праздник в кругу семьи и близких, позволил сбить себя с пути истинного главному механику автопарка, балагуру Молчанову. Тот несколько раз намекал, что неплохо бы «остограммиться» в честь столь знаменательного праздника, как сорокалетний юбилей, но водитель вяло отнекивался, рассчитывая улизнуть вовремя. Прошмыгнуть мимо караулящего на проходной Молчанова не удалось. Подхваченный им под руку, Караваев и не заметил, как очутился за шатким столиком забегаловки, через дорогу от АТП. Именовалось заведение отчего-то «Патагонией», хотя экзотикой тут и не пахло, а пахло мокрой посудной тряпкой, хлоркой и застарелыми окурками. В помещении, представляющем собой сумрачный аквариум с тремя прозрачными стенами и одной глухой, было пусто, если не считать крупной девушки за буфетной стойкой. Внешность у нее была лошадиная, и она умела спать стоя.

— Очнись, золотце, — окликнул ее Молчанов и, дождавшись, когда буфетчица приблизится, распорядился: — По пивку и два по сто водочки. Жрать будешь?

Караваев, не сразу сообразивший, что вопрос адресуется ему, а не девушке, решительно повел подбородком из стороны в сторону:

— Нет. Водку я тоже не буду. Только пиво. — Он выставил указательный палец. — Один бокал.

— Значится, так, — произнес Молчанов тоном, не терпящим возражений. — Неси нам, золотце, четыре пива, два по сто пятьдесят и чего-нибудь пожевать.

Когда еще только располагались за шатким столиком, кафе представлялось тесноватым сумрачным аквариумом. Но по мере того, как глаза мужчин увлажнялись от выпитого, блеклые краски интерьера становились ярче, резкие линии смягчались, а размытые — приобретали контрастную четкость. Мир постепенно менялся к лучшему, на сердце у Караваева полегчало, в желудке потеплело, он перестал думать о том, чем грозят ему эти несанкционированные посиделки.

— Ты бы мне на «Волжанина» помог пересесть, — бубнил он, решив, что выдался отличный случай подняться на служебной лестнице. — А то мотаюсь по захолустью, как мышь по бане.

— Подумаем. — Молчанов запрокинул голову и аккуратно влил в себя водку из пластмассового стаканчика. Крупное лицо его на мгновение сделалось плаксивым, но в следующую секунду разгладилось, заиграло всеми оттенками розового. — Провентилируем вопрос.

— А порешаем?

— Со временем и порешаем, почему не порешать.

От такого неожиданного везения Караваев потерял ломтик рыбы с бутерброда… но не нить разговора.

— Когда? — спросил он напрямик, потому что любил ясность во всем.

— Ну не сейчас же, — сказал Молчанов. — Мы же вроде твой сороковник отмечаем. Хоть и поговаривают люди, что отмечать сорокалетие плохая примета, мол, жить останется недолго, но все это ерунда, я отмечал, и ничего. За тебя! Будь здоров.

— Спасибо, — сказал Караваев.

Нельзя сказать, что он успел всей душой прикипеть к главному механику, однако же испытывал искреннюю приязнь к этому большому, сильному человеку, прущему по жизни, как непотопляемый корабль. Намерение выпить по одной и отправиться домой улетучилось, как дым от сигареты. Точнее, осталось только желание выпить — и не по одной.

Молчанов словно прочитал мысли Караваева. Подозвал широким жестом официантку и сказал:

— Нам еще по бокалу пивка и два по сто, золотце. Ну и что-нибудь горячее. А? Правильно? — он хлопнул Караваева по плечу.

Тот промолчал, завороженный волнующей близостью незнакомых женских ног, обтянутых нейлоном.

— Сосиськи? — прозвучало над головой Караваева. Неизвестно зачем вставленный мягкий знак придал слову своеобразный шарм, такой же пошлый и незатейливый, как сама официантка.

— Тащи свои сосиськи, — передразнил Молчанов. — А гарнир какой?

— Макароны, лапша, картофельное пюре.

Шурша колготками, официантка переступила с каблука на каблук и уставилась в потолок. «О господи, как же вы мне осточертели!» — так называлось это застывшее изваяние.

— Ему, — показал Молчанов на Караваева, — сосиски с лапшой, мне с пюре. И чтобы соуса побольше.

— Только водки не по сто, а по сто пятьдесят, — с некоторым удивлением услышал свой голос Караваев.

Кажется, он все-таки подкрепился: во всяком случае, стоящая перед ним тарелка опустела. Зато пластмассовый стаканчик каким-то чудесным образом все наполнялся и наполнялся, хотя водку вроде бы больше не заказывали. Такая рассеянность объяснялась тем, что внимание Караваева было всецело поглощено рассуждениями Молчанова, предлагавшего провернуть какую-то аферу с запчастями, вроде бы прибыльную, но очень уж сложную для восприятия.

— Все это необходимо как следует обмозговать, — произнес он, выговаривая каждый слог с той отчетливостью, которая никогда не давалась ему на трезвую голову.

— Обмозговывай, — милостиво разрешил Молчанов. — Может, еще порцию?

Караваев заглянул в стакан:

— У меня налито.

— Я про закусь.

— Ну ее. Лапша эта дурацкая… Сколько ее мне за последние годы на уши понавешали, знал бы кто. Обрыдло.

— Тогда как насчет сосисок? — ухмыльнулся Молчанов, отыскивая взглядом официантку.

— Я — пас, — помотал головой Караваев. — Не буду сосисок. Не ж-желаю!

— Э, брат, да ты жужжать начинаешь! Ступай-ка домой.

— Я трезв как стеклышко.

— Бутылочное.

— Обиж-жаешь, — погрозил пальцем Караваев. — Я как огурчик. Мы с тобой о чем говорили?

Запутавшись в мыслях, Караваев умолк. Молчанов призадумался, выпил и, дождавшись, когда огненная жидкость проскользнет в пищевод, сказал:

— Эк тебя развезло, друг ситный. Пора в путь-дорогу.

Придя в себя уже на значительном удалении от стола, Караваев принялся энергично вырываться из объятий Молчанова:

— Эй, в чем дело? Я сам!

— Сам, сам, — поддакивал Молчанов.

Что-то грюкнуло.

— Осторожнее, мужчины, — заверещала официантка. — Если каждый начнет посуду бить, то на всех не напасешься.

— Я заплачу, — важно произнес Караваев, обращаясь не столько к официантке, сколько к плакату с изображением чем-то похожей на нее, но сильно загорелой, намасленной и полураздетой девицы под пальмовой ветвью. — Сколько с нас причитается?

— Уже уплачено, — сказал Молчанов, подталкивая его к выходу.

— Кем уплачено?

— Тобой, тобой, кем же…

— Это хорошо, — перестал упираться Караваев.

И напрасно. Ничего хорошего впереди его не ожидало.

Вернувшись домой, что называется, на бровях («на рогах», как выразилась жена), он попытался притвориться сначала абсолютно трезвым, потом — слегка выпившим и, наконец, был постыдно выпровожен в спальню, где и проспал весь праздник. Праздник прошел без него, а утром наступили будни. Дети куксились и воротили носы, жена хранила грозное молчание, а когда Караваев попытался обнять ее, заехала ему локтем в солнечное сплетение, а потом закатила такой скандал, что мало не показалось. Оставленный без завтрака, он был вынужден перекусить вокзальными беляшами, и теперь во рту отдавало тухлятиной, а в желудке бурлило, как в чане с брагой.

Выставив локоть из окна автобуса, Караваев ждал, когда истекут две минуты до отправления и можно будет занять себя делом, вместо того чтобы тупо торчать на месте, переваривая беляши и обещание жены найти себе другого. Виски ломило. Глаза пекло. Насчет перегара Караваев не тревожился, поскольку со времени пьянки минуло больше двенадцати часов, однако красные, как у кролика, глаза могли выдать его, поэтому-то он и напялил темные очки, которые обычно терпеть не мог.

Это не помешало ему хорошенько рассмотреть пассажиров, собравшихся в салоне «пазика».

В Ново-Матвеевск собрались ехать две старухи, один старик, девять женщин разного возраста, пять мужчин и четверо разнополых подростков, громко изъясняющихся на своей тарабарщине и хохочущих так громко, что хотелось взять поочередно каждого за ухо, подвести к двери и вышибить из автобуса пинком под зад. Три женщины из девяти ехали с детьми школьного возраста. С ребенком был и один мужчина. Именно он подал недовольный голос:

— Эй, водитель! Сколько можно стоять? Мы отправляемся или нет?

Караваев даже обрадовался, что этот тип в дурацкой попугаистой рубахе открыл рот.

— Не нравится, иди пешком, — парировал он и стал ждать дальнейших действий вздорного пассажира.

Хорошо бы тот взял и обматерил Караваева. Это было бы то, что надо.

Но мужчина предпочел заткнуться, и минуту спустя пришлось включать зажигание, давая понять, что автобус вот-вот тронется. Получилось так, как будто Караваев подчинился чужой воле. Это разозлило его настолько, что он слишком резко выжал сцепление, и двигатель заглох.

— Приехали! — сострил кто-то из подростков, и салон наполнило жизнерадостное ржание юнцов, понятия не имеющих, что такое похмелье и каково это быть женатым.