так и было. А потом прошло время, и я начала забывать. Тогда я вдруг спохватывалась: прошло несколько дней, а я не подумала о квартире Бези. Эти воспоминания, конечно, прерывали течение моей жизни, и я с облегчением вновь переносилась в комнату с огромным полотном и собаками рядом с ним. Псы будто ждали, когда их позовут обратно в мир, откуда они пришли. Но со временем и эти картины поблекли, превратившись в мои рассказы тем ухажерам, которые, как мне казалось, задержатся подольше, а также в то, что, я надеялась, они забудут, когда наши пути все-таки расходились.
К тому времени, когда я увидела в газете эту заметку, я не вспоминала о Бези и ее псах уже много лет. Прошлой весной в городе умерла довольно известная художница иностранного происхождения. Проблема состояла в том, что не представлялось возможным вынести тело, так как его охраняла свора умирающих от голода ротвейлеров, и стоило кому-нибудь лишь прикоснуться к двери, они приходили в неистовство. Свезли кинологов со всего побережья, но никто не мог найти к ним подход. Приняли решение пристрелить собак, и с этой целью в люльке для промышленных альпинистов по фасаду подняли отважного снайпера. Но заглянув в квартиру, он увидел только безжизненное тело старой женщины. Раскинув руки на парусине, она лежала возле огромной картины, изображавшей принцессу и троих юношей. Куда же ему было стрелять? «Это странно, – сказал он репортеру, – но мне действительно нечего здесь делать». Когда снайпер закончил, полиция опять попыталась открыть дверь, и, разумеется, к ней опять с рычанием подбежали собаки.
Где-то через неделю в полицейский участок явилась женщина, работавшая на другом конце города.
– Я там жила, – сказала она. – Я могу помочь.
Репортер не назвал ее по имени, но описал: худая, как палка, с огромными зелеными глазами, поэтому я сразу поняла, что вечером, в непогоду туда пошла Эна. Все оставшееся от города собралось во дворе. Эна стояла под дверью, нашептывая ласковые слова о былых временах, о больше не существовавших городах, на языке, который собаки поймут, она всегда это знала. Наконец Эна услышала, как они отошли от двери, и опустила дверную ручку со словами:
– Не волнуйтесь, мальчики, все хорошо, все хорошо.
Экранное время
Алехандро Самбра
В течение первых двух лет своей жизни ребенок много раз слышал смех и возгласы, доносящиеся из комнаты родителей, – кто знает, что бы он сказал, если бы догадался, чем те занимаются, пока он спит. А занимались они вот чем: смотрели телевизор.
Ребенок никогда не смотрел телевизор и никогда не видел, чтобы кто-нибудь смотрел телевизор, поэтому родительский телевизор казался ему непостижимым и таинственным: его спящий экран напоминал зеркало с тусклым отражением, на котором нельзя рисовать пальцем, как на запотевшем стекле, впрочем, иногда тонкий слой пыли допускал подобные развлечения.
Ребенок вряд ли бы удивился, обнаружив, что это странное зеркало способно воспроизводить движущиеся объекты, потому что несколько раз ему разрешали общаться с изображениями людей, в основном находящихся в его второй стране. Дело в том, что у ребенка было две страны – страна матери, которая считалась главной, и вторая – страна отца, где сам отец не жил, зато жили бабушка и дедушка по линии отца, также являющиеся человеческими существами, которых ребенок видел в основном на экране.
На самом деле бабушку и дедушку он видел не только на экране, но и лично, потому что дважды ездил в свою вторую страну. От первой поездки воспоминаний не осталось, зато во время второй он уже самостоятельно ходил и болтал без умолку, и эти недели были наполнены незабываемым опытом, хотя самое памятное происшествие случилось во время перелета туда, когда за пару часов до посадки во второй стране экран, казавшийся таким же, а то и более бесполезным, чем телевизор родителей, внезапно озарился сиянием, и на нем появилось дружелюбное красное чудище, которое рассуждало о себе в третьем лице. Дружба между чудищем и ребенком возникла мгновенно, отчасти потому, что в ту пору мальчик тоже говорил о себе в третьем лице.
По правде говоря, это произошло случайно, родители ребенка не собирались включать экран во время перелета. Вначале малыш пару раз задремал, а затем они открыли маленький кофр, где обнаружилось семь книг и пять зооморфных кукол, и большая часть долгого пути прошла в чтении и немедленном перечитывании этих книг, разбавленном нахальными комментариями кукол, которые тоже высказывали свое мнение о форме облаков и качестве предлагаемых стюардами блюд. Все шло чудесно, пока мальчик не потребовал игрушку, которая, как ему объяснили, решила лететь в багажном отделении, а затем вспомнил и о других игрушках, которые по неведомой ему причине предпочли остаться в главной стране, и тогда, впервые за шесть часов, мальчик заревел, и рыдания его продолжались целую минуту, в принципе не так долго, но одному сеньору, сидевшему позади них, она показалась вечностью.
– Да заткните же вы наконец своего пацана! – взревел он.
Мама мальчика обернулась и посмотрела на пассажира с безмятежным презрением; после отлично выдержанной паузы она опустила взгляд, сосредоточившись на ширинке сеньора, и сказала ему понимающим тоном, без тени агрессии:
– У вас там проблемы, да?
Мужчина не ответил, возможно, не знал, как защитить себя от подобного обвинения. Мальчик, который уже успокоился, перекочевал на руки матери, и тогда настала очередь отца, который тоже привстал в кресле, чтобы пристально посмотреть вышеупомянутому сеньору в глаза, но не оскорбил его, а всего лишь спросил имя.
– Энрике Элисальде, – ответил сеньор, собрав остатки достоинства.
– Благодарю.
– Почему вас интересует мое имя?
– На то есть причина.
– Кто вы?
– Не хочу вам говорить, вы узнаете сами. Да, скоро вы узнаете, кто я такой. Очень скоро.
Несколько секунд он неподвижно смотрел на вконец смущенного и отчаявшегося Энрике Элисальде и собрался было продолжить войну, но самолет вошел в зону турбулентности, и ему пришлось снова пристегнуть ремень безопасности.
– This motherfucker thinks I’m really powerful, – пробормотал папа на английском языке, на который они машинально переходили, отпуская какой-нибудь обидный комментарий и не желая оскорблять слух ребенка.
– We should at least name a character after him, – отозвалась мать.
– Good idea! I’ll name all the bad guys in my books Enrique Elizalde.
– Me too! I guess we’ll have to start writing books with bad guys.
Тут-то они и включили расположенный на спинке переднего сиденья экран, где показывали шоу с участием веселого пушистого рыжего чудища. Программа длилась двадцать минут, а когда экран погас, мальчик потребовал включить его снова, но родители объяснили, что чудище не повторяется, в отличие от книг, которые можно перечитывать сколько угодно.
В течение трех недель, проведенных во второй стране, мальчик спрашивал о чудище ежедневно, и родители