любовно потрепал меня по затылку и включил счетчик. Именно так начиналась наша игра в его машине: начинал щелкать счетчик, дядя оборачивался к заднему сиденью, где сидел я, и спрашивал: «Куда желаете ехать, сэр?» За несколько месяцев мы ни разу не повторились. Начинали рядышком – монумент Вашингтона, музеи Национальной аллеи, но быстро забрались дальше: Тихий океан, Дисней Уорлд и Диснейленд, гора Рашмор, национальный парк Йеллоустоун, а потом, когда я стал узнавать что-то о мировой истории и географии, пошли Египет, Великая Китайская стена, за которыми последовали Биг-Бен и римский Колизей.
– Твоя мать не могла мне простить, что я не говорил тебе выбрать Эфиопию, – сказал дядя. – Она ругала меня: «Если уж он фантазирует, сделай так, чтобы фантазировал о родине». Я пытался объяснить ей, ты еще ребенок. Ты родился в Америке. У тебя не было страны. Единственным, что было тебе дорого, оставались мы.
Светофор впереди трижды переключился с красного на зеленый, прежде чем мы наконец двинулись вперед, со скоростью, обычно выводившей дядю из себя: он, по его признанию, не умел стоять на месте. Последний раз, когда мы играли в эту игру, дядя поссорился с моей матерью из-за бесплодности наших вымышленных приключений. «Мы не можем себе позволить куда-то его повезти, – сказал он ей тогда. – Так позволь ему посмотреть мир с заднего сиденья такси».
Последняя наша поездка состоялась в Австралию, и мать разрешила ее при условии, что мы никогда больше не будем играть в путешествия. Мы приняли условие, дядя включил счетчик, и следующие пятнадцать минут я рассказывал ему все известное мне об австралийской флоре и фауне. Даже когда мы подъехали к продуктовому магазину и мать велела мне вылезать из машины, я все еще говорил. Я не собирался завершать путешествие на парковке, и дядя махнул матери, велев мне продолжать.
– Расскажи мне все, что тебе известно об Австралии, – попросил он, а на меня как раз навалилась страшная сонливость.
Я снял ботинки и вытянул ноги. Когда дядя подложил мне под голову толстую карту из бардачка, чтобы лицо не приклеилось к сиденью из искусственной кожи, я поджал ноги.
– Спи, – сказал он мне. – Австралия очень далеко. Ты наверняка устал от перемены часовых поясов.
Мы подъезжали к продуктовому магазину, и мне захотелось спросить у дяди, помнит ли он о нашем последнем путешествии и что именно. Он сосредоточенно пытался повернуть на парковку, где было полно машин и полдюжины полицейских автомобилей, углом стоящих у входа. Нам оставалась всего пара сотен футов, но при виде очереди из машин и растущей толпы покупателей, выстроившихся с тележками уже на улице, показалось невероятным попасть внутрь, прежде чем полки окончательно опустеют.
Минут через двадцать мы в конце концов свернули на парковку. Эту мелкую победу дядя отметил, дважды стукнув указательным пальцем по счетчику, чтобы я обратил внимание на стоимость проезда.
– Наконец-то, – усмехнулся он. – После стольких лет в Америке я разбогател.
Мы медленно пробирались на заднюю часть парковки, где вероятность найти место была выше. Места мы не нашли, и дядя переехал по траве на соседнюю парковку, принадлежащую ресторану, который пришпиленными к стене табличками оповещал: оставлять здесь машины могут только его посетители. Я ждал, пока дядя выключит мотор, но он держал обе руки на руле, слегка наклонившись вперед, как будто собрался ехать, но точно не знал, куда поворачивать. Мне показалось, я понял, что его беспокоит.
– Тебе не надо идти в магазин, – предложил я. – Подожди здесь, подберешь меня, когда я выйду.
Он обернулся ко мне. Впервые с тех пор, как я сел в его машину, мы прямо посмотрели друг на друга.
– Я не хочу ждать на парковке, – покачал он головой. – Я делаю это каждый день.
– Тогда чего ты хочешь?
Дядя выключил счетчик, затем мотор, но ключ оставил в замке зажигания.
– Я хочу вернуться домой, – сказал он. – Хочу, чтобы кто-нибудь объяснил мне, как отсюда выбраться.
19-й маршрут: Вудсток – Глисан
Карен Рассел
Все случилось именно так, как говорили: время действительно замедлилось. Завывающая сиреной «Скорая», пересекая мост Бёрнсайд по встречной полосе, ехала на 19-й автобус. Посмотреть налево, направо, опять посмотреть – Вэлери прекрасно знала все слепые зоны своего автобуса. Но машина неотложной помощи появилась из ниоткуда, ее породил такой густой туман, какого она еще не видела. «Скорая» становилась все больше, подъезжала все ближе, все медленнее, медленнее. Время рассосалось, как леденец. Даже мигалки моргали, будто пьяные. Чтобы крутануть руль, Вэлери потребовалось лет пятьдесят, но оказалось слишком поздно: они встряли.
Вэлери была прекрасным водителем. За четырнадцать лет у нее набралось всего два протокола, оба за сущую ерунду. Ее матери, Тамаре, исполнилось семьдесят два года, и она, оправившись после инсульта, сидела дома с пятнадцатилетним внуком Тиком. Тик коллекционировал сувенирные кальяны; у Наны копились шоколадные конфеты «Ризез» с арахисовой начинкой. Последнюю неделю мать кашляла. Пусть побудет дома, пока не поднимается температура, сказал врач. До каких? «Померяй Нане температуру», – прошептала она Тику перед уходом. А матери громко прокричала: «Ма, его жевательный мармелад – это не витамины!»
Вечером, когда все случилось, автобус был заполнен меньше чем на треть. С февраля еженедельное количество поездок сократилось на шестьдесят три процента.
Подростки еще попадались, наглые, возбужденные, считавшие городской автобус своим жоповозом – выражение Тика. (В его словах слышна известная зависть, подумала Вэл. Тик был одиночка, как и она сама.) Вэлери задержала взгляд на парочке с совсем детскими лицами, стянувшей маски, чтобы покрасоваться. Они отнюдь не испытывали желания умирать; они испытывали явное желание жить, хотя конец проглядывал тот же самый. Невозможно убедить этих детей, что они подвержены опасностям, которые все хуже рокового одиночества.
– Привет, Жюльет. – Из-за маски голос Вэлери прозвучал хрипло. – Перестань.
– Я отслеживаю ее контакты, – крикнул парень с синими волосами, лизнув подружку в шею. Вэлери не стала смеяться вместе с ними. – Пока ты не лижешь мне…
Вэлери называла своих поздних пассажиров Клубом последнего автобуса. Каждый вечер она замечала восемь-десять знакомых лиц. Ковид изменил состав членов Клуба – теперь большинство составляли те, для кого чрезвычайное положение являлось хроническим состоянием. Вроде Марлы, у нее не было машины, а ей требовались лекарства, тампоны, продукты. Марла вкатывалась по рампе на остановке Чавес с намокшей сумкой аптечной сети «Райт эйд» на коленях.
– А вот и вы, – сказала Вэлери, опускаясь на колени, чтобы поставить на тормоз ее инвалидную коляску. – Новые правила. Нельзя набирать полный автобус.
Нет худа без добра, зато Вэл меньше боялась возможной гибели людей в авариях. Вирус очистил улицы. Теперь намного меньше пешеходов-сомнамбул рассеянно сходят с тротуаров. Эй, сестренка, вынь затычки из ушей! Велосипедисты: разве разумно выряжаться в черное, как мимы?
Кое-кто из коллег называл пассажиров живым грузом,