Два других тела возлежали на разных столах с эмалированными столешницами, по бокам от которых стояли большие раковины и тележки с колесиками. Находясь здесь, я чувствовал себя так же неловко, как и остальные. Тут же захотелось убраться восвояси.
Ремфри представил меня, объяснил мою просьбу. Бледный Стэндон воспринял это как должное, застенчиво улыбнувшись и понимающе кивнув. Благоразумие подтолкнуло Ремфри обратно к двери, но Стэндон остался стоять на своем месте — молча и почтительно отводя взгляд от тела Сьюзен, хотя всего минуту назад он безо всякого стеснения расчесывал ей волосы.
Простыня была натянута на ее грудь, но неестественным образом проседала там, где ее грудная клетка продавилась от удара о верхушку пляжного зонта. Видимо, ребра еще не успели закрепить на полагающихся им местах в эстетических целях. Я увидел сморщенные толстые шрамы, покрывающие верхнюю часть ее тела и шею, и моя исцарапанная спина снова вспыхнула огнем.
Я попытался убедить себя, что на столе — совсем не Сьюзен. Что это некая оболочка, шелуха, а саму ее отпустили туда, где не нужно бояться унижения из-за невозможности исцелиться. Я попытался — и не смог. Все равно это была именно она — красивая, уязвимая, исстрадавшаяся. Мне снова захотелось прильнуть к ней, прижать ее тело к себе. Я поднял руку, потянулся, желая прикоснуться к ее коже, — и крепко сжал кулак, удерживая себя от того, чтобы отодвинуть простыню в сторону и увидеть всю глубину ее шрамов в здешнем жестоком, остром, как скальпель, свете.
Ремфри бросил на меня последний неловкий взгляд от двери и сказал:
— Я оставлю вас на несколько минут, господа. — Он повернулся и на цыпочках вышел, затворив за собой. Явно довольный его уходом, Стэндон мечтательным жестом оглаживал зубчики расчески, которую все еще держал в руке. Он посмотрел на меня, будто хотел что-то сказать, но передумал. Его кожа была такой же бледной, как у Сьюзен, хотя нанесенный не до конца макияж придавал ее чертам жутковатый оттенок.
Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что меня пугает. Румянами Стэндон подчеркнул скулы Сьюзен, и теперь она казалась очень похожей на Джордан — на сестру, изо всех сил старавшуюся быть непохожей на нее.
Я прижал кулаки к бокам. Ей должно было быть отпущено больше. Должны были быть ужины при свечах, танцы на веранде, завтраки в постель и ленивые послеполуденные любовные игры — романтика, которую принимаешь как должное, записываешь в далекие планы, думая: «Потом, когда-нибудь потом», пока бежишь, глодаемый одиночеством, на могилу своего отца. «Должно было быть» — боже мой, насколько пустые слова: выходные в Марта-Винъярд, лодочные прогулки по озерам Бельмонт-парка, зимние вечера с нехитрой снедью, у мерцающего экрана, где крутится старый ужастик; выигранные летом на ярмарке игрушки… вот что должно было быть.
Мое сердце глухо забилось. Я покрылся холодным потом, как валуны в Монтоке в ту ночь, когда встретил ее; но моя спина горела. Перед глазами вновь замелькали кадры ее падения.
Прощай.
— Ты ведь на самом деле не ее жених, не так ли? — тихо спросил Стэндон.
— Не жених, — глупо повторил я.
Ответ его не смутил. Гробовщик ухмыльнулся с полунасмешливым смущением, как будто и не собирался уличать меня во лжи.
— Ну, ты на жениха-то и не похож. Любви не чувствуется… конечно, не все, кто сюда приходят, прямо-таки разбрасываются эмоциями, но… — Он покачал головой. — Но у тебя к ней какое-то другое чувство.
— Может быть, это горечь.
— Едва ли. Я общался с достаточным количеством мизантропов, чтобы понять, когда мне на глаза попадается очередной из этой братии. — Он улыбнулся, не показывая зубов, и жесткие линии его лица стали четче. — Но я могу понять, о, конечно могу. Она была милой девушкой, и красота пока еще никуда не делась. Моя работа — постараться сохранить ее еще на какое-то время. Чтобы все, кому не все равно, могли помнить ее такой до самого конца.
— Как благородно.
— Благородство приветствуется, если зарабатываешь на жизнь тем, чем я, — произнес Стэндон. — Ну, если даже и не благородство — то хотя бы некий краткий кодекс чести. — Он перевел дыхание и сказал: — Не мог бы ты рассказать мне, что здесь делаешь?
Я повернулся к нему, решив играть честно. Мне нужна была информация.
— Я хочу кое-что выяснить насчет ее шрамов. Вы, как эксперт, что скажете?
На невербальном уровне Стэндон уже сказал мне, что ему достаточно любопытно, чтобы принять игру на моих условиях. Он сделал рассеянный жест.
— Насколько я понял, девушка покончила с собой.
— Да, так и есть.
Он взглянул через комнату на другие тела — пожилых мужчину и женщину, — и его глаза блеснули, видимо, при мысли о том, как некоторые борются с жизнью до конца, пока не усохнут, а некоторые — сдаются почти сразу.
— Сестра моей матери, тетушка Эллен, покончила с собой. Она была даже моложе этой девицы. Мне рассказывали, что она переспала с каким-то мужчиной, который сначала обещал взять ее в жены, а потом бросил прямо у алтаря. Пятьдесят лет назад это считалось позором. — Он взял небольшую паузу, все так же пересчитывая зубья расчески пальцем. — Она оставила длинное письмо, которое лично я так и не удосужился прочесть, но скелет, гремящий в шкафу моей семьи, говорит о том, что она была беременна. В самой глубинке Библейского пояса[9] этакий грех ложится на плечи тяжелым грузом.
— Хотите сказать, Сьюзен была беременна? — спросил я.
— Нет, просто делюсь историей из жизни. — Стэндон отложил расческу и указал на шрам, тянущийся вдоль ее шеи. Его приглушенный голос громко прозвучал в комнате:
— Она сама их себе нанесла.
Подобная мысль всегда вертелась где-то на задворках моего сознания, но, услышав его слова, я понял, что головная боль слегка разжала хватку на моих висках, будто получив удовлетворительное подтверждение.
— Вы уверены? — спросил я.
— Да. Не буду утомлять вас рассуждениями об угле вхождения острия ножа и прочим жаргоном, но это очевидно, если знать, на что смотришь. Я — знаю. Судмедэксперт, думаю, тоже это отметил. — Стэндон помассировал переносицу и добавил: — Злосчастное дитя.
Но злосчастья не сваливаются в таком объеме на одного человека без причины.
Поняв, что дальнейший разговор бесполезен, Стэндон отступил в сторону и вышел из помещения, чтобы дать мне некоторое время побыть наедине со Сьюзен. Она слишком глубоко запустила коготки — не столько в мое тело, сколько, как я начал понимать, в душу, — и теперь я задавался вопросом, смог бы я полюбить ее, если бы только обстоятельства не вынудили нас быть хитрыми и опасными друг с другом. Это было бы совсем неплохо — просыпаясь каждое утро, видеть ее лицо рядом с собой на подушке, слушать, как она шутит на тему лам. Что бы случилось, если бы, плача той ночью на пляже, она призналась мне в том, что в ее жизни было хуже, чем мамины вафли? Я кашлянул; я решил, что, какие бы странные взгляды ни бросал на меня Арчибальд Ремфри, я вернусь завтра на заупокойную службу. Я должен был увидеть, кто там будет. Я снова закашлялся и протянул руку, чтобы натянуть простыню на лицо Сьюзен — или, возможно, оттянуть вниз, чтобы снова увидеть ее, узнать так, как я не узнал ее даже в постели… но я не смог этого сделать. Нельзя было испортить прическу, которую с таким большим трудом возводил Стэндон.
У меня саднило в гортани. Я опять кашлянул, чтобы прочистить горло, и понял, что что-то не так. Я развернулся и оглядел комнату: из-под двери валил черный хлопковый дым. Подбежав, я осторожно приложил ладонь к ручке — она была горячей. Черт возьми! Развязав галстук, я намотал его на руку и подергал за ручку. Дверь была заперта.
— Стэндон! — крикнул я. — Ремфри! — Я навалился на деревянную панель всем весом. По ту ее сторону отчетливо потрескивал огонь, дальше по коридору люди громко кашляли, кричали и причитали. Желтое пламя вырвалось из замочной скважины и обвилось по краям двери, жадно потянувшись ко мне.