Читать интересную книгу Черные яйца - Алексей Рыбин

– Так я не слышу ответа. Когда бабули-то мои придут?

– Скоро, – выдавил из себя Царев. Ихтиандр хотел что-то сказать, но закашлялся, подавившись дымом.

– Тяжелые сигареты, да? – спросил Суля. – Ты на «Приму» переходи. Может, кашлять не будешь. Так я не понял, голуби, «скоро» – это когда? Через полчаса? Или через час? У меня со временем туго, сами знаете, голуби. Может, поспешите, а? Я и так ждал уже незнамо сколько. Заждался, можно сказать.

– Отдадим, Андрей. Ты же нас знаешь.

– Хорошо. Базар серьезный будет. Харе шутить, голуби. Я включаю счетчик. – Суля посмотрел на электронные часы – последний писк фарцовочной ленинградской моды. – Сейчас у нас четыре. Вот так. Один процент в день. Вы согласны, как все барахло мои покупатели оценили?

– Ну, Андрей, тут тоже можно вопрос поднять, – начал было Ихтиандр, который к этому моменту уже проглотил злосчастный дым и немного пришел в себя.

– Нельзя, – отрезал Суля. – Никаких вопросов. Время для вопросов уже прошло, голуби мои. Так что с сегодняшнего дня – один процент. Это я вам, сами понимаете, как своим. С других больше беру. Но тоже врубитесь, что долго я ждать не буду. Не год и даже не полгода. Вы на такие бабки – с процентами – все равно не раскрутитесь. Грохнуть вас можно, конечно...

Царев со скучающим видом поднял глаза, посмотрел в потолок.

– ...конечно, можно, – повторил Суля. – Только мне с вас бабки нужны, а не трупаки ваши вонючие. Так что – крутитесь как хотите. А будете медленно оборачиваться – я помогу. Ускорю вращение капитала. Путем физического воздействия. Вам объяснять не надо, как это делается?

– Не надо, – сказал Царев.

– Ну, вот и славно. А теперь валите отсюда. Завтра позвоню. И прятаться не вздумайте. Найду, из-под земли достану. Усекли?

– Усекли, – ответил Ихтиандр. – Ты не думай, Андрей. Это такой случай... Случайно, то есть, все вышло. Кто же знал? Конечно, мы все поняли, все вернем. Прокрутимся сейчас...

– Ну-ну, – покачал головой Суля и снова посмотрел на часы. – Все, разговор окончен, – строго сказал он и встал. – Общий привет.

– Да... Пока...

Ихтиандр и Царев, толкаясь, одновременно протиснулись сквозь неширокий дверной проем, миновали прихожую, Куйбышев отодвинул стальной засов входной двери, и они наконец покинули негостеприимную квартиру именитого мажора с бандитским уклоном Андрея Сулима.

Суля проводил гостей взглядом, постоял с минуту посреди комнаты и снова сел в кресло. Взял телефонную трубку, покрутил диск.

– Але! Это я.

– Слышу, – ответил Грек.

– Ну, короче, озадачил я их.

– И чего?

– Сказали – вернут бабки.

– Хм. С чего они их вернут? Это же нищета воинствующая. У них денег только на жвачку, да на кабак раз в неделю. Мелкота.

– Ну, это их дела уже.

– Их дела... Их дела будут годами тянуться. В час по чайной ложке будут тебе бабки сливать. Ты-то хоть правильно дал им понять, чем для них вся эта история обернуться может?

– Да врубились, врубились, точно говорю. Наехал нормально.

– Нормально... Нормально – это когда баба пять раз кончит, а у тебя еще стоит. И кейс на столе. Раскрытый. А у тебя что значит – «нормально»?

– Да нормально, – разозлился Суля. – Ты меня что, первый день знаешь?

– В том-то и дело, что не первый, – вздохнул в трубку Грек. – Ладно, бывай. Сегодня в «Пуле» меня не будет. Завтра пересечемся. Есть тема одна. Обкашлять надо вдумчиво.

«Тема у него, – Суля швырнул трубку на хлипкие рычажки импортного аппарата. – У него, видите ли, тема... У меня тоже, может быть, тема. Из этих козлов бабки выбить. Ишь, раскомандовался. Правильно наехал, неправильно наехал... Сам бы и наезжал. А то командовать – все мастера. Начальник. Я сам, может быть, начальник. Поумнее некоторых».

Суля снова встал, подошел к тумбочке и ткнул пальцем в клавишу огромного «Грюндига». Бесшумно завертелись прозрачные бобины, и из небольших сереньких колонок успокаивающе запели шведские девушки.

«Money, money, money-y».

«Мани, мани, мани-и, маст би фанни», – невесело подпел Суля. Что делать-то? Грек всегда гордился тем, что умел принимать нетрадиционные решения. Суля, да и не только Суля – многие из их компании не представляли себе отчетливо, какими путями Грек умудряется зарабатывать столько, сколько им всем вместе взятым только присниться может. На цеховика он не походил, хотя многие из них, цеховиков, дружили с Греком и держали чуть ли не за своего.

Фарцой тоже особенно не занимался, во всяком случае, впрямую. Иностранцы-то у него были знакомые, и много – Суля частенько видел Грека в окружении фирмачей, – и при этом Грек не шугался ни оперотрядов, ни ментов, ни даже, кажется, гэбухи. Одевался всегда простенько: летом – костюмчик совковый из универмага, зимой – пальтишко на рыбьем меху, шапка-пирожок, ботиночки скороходовские. А посмотреть так умел – кровь не стыла в жилах, она просто тут же начинала сворачиваться.

Нетрадиционные решения... А у него, у Сули, тоже, может быть, с башкой все в порядке. Хотя и постучали по ней в свое время на ринге – сначала на институтском, а потом и на серьезном. Успел он поездить и на чемпионаты страны и едва в Европу не попал. Если бы не драка та, в кабаке на Петроградской, точно бы в Австрию слетал. Отделал бы там немчуру всякую по первое число.

Ну, ничего. Он их и так отделывает. На бабки столько уже лохов фирменных опустил, что не стыдно за несостоявшийся чемпионат.

Вот сейчас он очень даже нетрадиционно позвонит в Москву, пробьет – как там дела у Толика-скважины. Может быть, такая тема срастется, что и Грек опухнет от зависти.

Восьмерка, ноль, девяносто пять, семизначный номер по памяти.

– Хэллоу! Это Суля говорит. Толик? Ты? Рад, что тебя застал. Слушай, тут такое дело...

* * *

– Не люди – звери, в большинстве своем. Уродливые, злые тараканы!

Леков изящно поклонился и с достоинством удалился за кулисы.

Несколько секунд зал оторопело молчал, потом с задних рядов раздались жидкие хлопки, их шелест прокатился волной до первых рядов и стих.

– Что-то совсем наш друг скис, – заметил Митя Матвеев, стоящий рядом со сценой. На груди Мити висел фотоаппарат «Зенит». Рядом с Митей переминался с ноги на ногу редактор подпольного журнала «Рок – все!» Яша Куманский.

– Нет новых идей, – сказал Куманский. – Еще год, ну, полтора, – и его окончательно забудут. Не работает человек. Весь этот его авангард – курам на смех. Ты же понимаешь, Митя?

– Понимаю, – ответил Матвеев и хотел сказать что-то еще, но Куманский перебил его, схватил за рукав пиджака, притянул к себе и зашептал в ухо, заливая Митю волной горячего, сладкого перегара.

– Вот, и я говорю... Смотри, смотри, сейчас настоящий драйв пойдет...

«С утра портвейну нажрался, – подумал Матвеев. – Черт его подери! Железный человек. Мне бы так... Я и пиво-то утром пить не могу. А этот – явно бутылку высосал. И ни в одном глазу. Только запах. Настоящий мужчина».

На сцену гордыми шагами вышли музыканты группы «Закат». Замерли у микрофонов. Зал заревел.

Группа «Закат» считалась в Ленинграде яростно антисоветской. Вероятно, в силу своего названия. Играли они исключительно в рок-клубе – сцены Дворцов и Домов культуры были для «Заката» запечатаны семью печатями. Именно так – на столах у руководства Домов и Дворцов лежали специальные бумажки, присланные из специального отдела Комитета государственной безопасности, печати были на этих бумажках и много чего еще было. В том числе – списки групп и музыкантов, не рекомендуемых к выступлению на публике.

Рок-клуб – это статья особая. Рок-клуб и создан был этим самым специальным отделом. В рок-клубе выступить мог если не кто угодно, то, во всяком случае, из таинственного списка, – любой. А представители специального отдела не без удовольствия (тоже люди ведь) слушали запрещенных артистов в специально отведенном для них месте. Слушали и делали выводы. Записи тоже делали. Для истории. Или еще для чего.

«Закат» начал свое выступление с «Колоколов». Говорилось в песне о том, что певцу эти самые колокола снятся по ночам. Лежат они в траве-мураве. Точнее, это становилось понятно только со второго куплета – колокола-то, собственно, висят. А лежат языки. Дело в том, что в первых восьми строчках не было ни одного подлежащего. Одни сказуемые да определения. Междометия пару раз встречались. Лежат, поют, стонут, висят, звенят такие-растакие, горюшко, мол, горе и одна вокруг сплошная беда.

«И поднял я натруженный язык», – «Закат» затянул третий куплет.

Слушатели, сгрудившиеся возле сцены, подняли руки вверх, сцепились друг с другом пальцами и начали ритмично раскачиваться из стороны в сторону, подпевая вспотевшему от многозначительности «Закату»: «Головой своей к нему приник».

Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь.