Читать интересную книгу Черные яйца - Алексей Рыбин

Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь.

После описания разных гадостей, случившихся с автором в росной траве-мураве, следовало очень громкое гитарное соло. Зал затих, готовясь к кульминации.

Она не заставила себя ждать. Вокалист совершенно диким скоком подлетел к микрофону, принял странную паучью позу и заголосил финальную фразу: «Комбат бьет траурный набат».

Ре минор, ля минор, ми мажор и снова – ля минор.

«Я превращаюсь в репу от такого саунда», – подумал Митя Матвеев и стал потихоньку продираться сквозь потную толпу к буфету.

– Ты куда? – крикнул вслед товарищу Яша Куманский. – Куда, Митя? Такая крутизна!..

– В буфет, – бросил Митя, но Куманский уже отвернулся от него и начал болтать головой, пытаясь попасть в резонанс с движениями толпы.

Ре минор, ля минор, ми мажор.

Вот для чего «Закат» этот мудацкий хорош – во время его выступления в буфете народу поменьше.

Митя взял себе сто граммов коньяку и бутерброд с копченой колбасой – буфет в рок-клубе был знатный. Не во всяком театре можно было покушать так, как в рок-клубе. Организаторы постарались. Для себя ведь, отчасти, делали. Сами здесь и отдыхали порой.

– Здорово, Мить! К столику у сводчатого окна, где приютился Митя, легким спортивным шагом приблизился Андрей Сулим.

– О, Андрей! Митя был знаком с Сулей года три. Сошлись они в Доме дружбы народов – Митя тогда еще школу заканчивал. По комсомольской линии попал в Дом дружбы. Такое было мероприятие – встреча с немецкими спортсменками. Сперва консул выступал, по-немецки что-то бухтел-бухтел... Митя тихонько в туалет вышел из зала.

Туалет пустой был – все в зале трепетали, на немецких спортсменок глазели. Было на что поглазеть. Фройляйнен все как на подбор – белокурые, бестии, отъевшиеся, такая если за ряд скрепленных между собой стульев зацепит случайно, когда по проходу прет – так весь ряд вместе со зрителями, с «мясом» выкорчует из пола.

В одной из кабинок заревела спускаемая в унитаз вода. Хлопнула деревянная дверца, и рядом с Митей возник высокий статный юноша неопределенного, впрочем, возраста. Юноша был одет в хороший пиджак с комсомольским значком и – Митя задержал взгляд, не в силах оторвать его от вожделенной части гардероба, – в новенькие джинсы, ярко-синие, в обтяжку, простроченные желтой ниткой, чуть расклешенные.

С джинсов все и началось.

Разговорился Митя со статным юношей, тот его в буфет повел, шампанским, от которого Митя стремительно опьянел, угостил. Телефон свой оставил и растворился среди дружественных фройляйнен.

Виделись они не часто, но каждая новая встреча оборачивалась для Мити чем-нибудь приятным – в зависимости от того, сколько денег мог он выложить перед Сулей за это приятное. Или диск хороший принесет улыбчивый знакомый, или носки фирменные. И до джинсов наконец дело дошло. После стройотряда Митя позвонил Суле и, трепеща от нетерпения, сообщил, что готов и «штаны» взять.

– Что куришь? – спросил Суля, присаживаясь рядом с Митей.

– Да вот... – Митя полез было в карман, но Суля, как всегда, обаятельно улыбнувшись, поднял вверх указательный палец.

– Угощайся.

В руке Андрея Сулима волшебным образом появилась красно-белая пачка с заветным, убедительно-черным цветом пропечатанным словом «Мальборо».

– Спасибо, – сказал Митя, вытягивая из пачки сигарету. – Пойдем, что ли, покурим?

Суля чиркнул зажигалкой.

– Здесь нельзя, Андрей...

Митя опасливо посмотрел в сторону буфетной стойки, над которой висела табличка, повествующая о том, что «У нас не курят».

Суля никак не отреагировал на замечание приятеля, прикурил, затянулся, выпустил дым, стряхнул крошки пепла в пустое блюдце.

– Слушай, мне три диска «Цеппелина» пришли. Для тебя тормознул. Надо тебе?

– О-о... – Митя взял со стола зажигалку, зажег свою сигарету. Если что, Суля будет разбираться – он первый закурил. Повертел в руках зажигалку. «Зиппо» – непонятное слово. – Бензиновая, что ли? – разочарованно спросил Митя.

– Да ладно тебе. Суля отобрал у Матвеева зажигалку и сунул в карман пиджака.

– Так берешь?

– Андрей... Мне-то надо, конечно, только с бабками сейчас...

– Да потом отдашь. Мы же свои люди. Так как?

– Беру, – выдохнул Митя. – А какие?

– Четвертый, пятый и «Презенс».

– О, кайф... Беру, точняк – беру.

– Слушай, – Суля выпустил в потолок тонкую струйку дыма, – а ты этого певца-то знаешь?

– Которого? Из «Заката», что ли?

– Да что ты, Митя... Ты же в музыке сечешь. Нет – того, который стихи читал перед этим «Закатом». Как его... Леков, что ли?

– Конечно, знаю, – ответил Митя.

– Познакомить можешь? Нравится мне, как он это все... Суля неопределенно покрутил в воздухе пальцами.

– Да запросто. Хоть сейчас. Если он уже не нажрался за кулисами.

– Да хоть и нажрался – большое дело. Я бы тоже сейчас коньячку треснул. Можно вместе. А? Как ты?

* * *

В гримерку можно было попасть двумя путями – коротким и длинным. Короткий, наиболее естественный, – это подняться по лесенке на сцену, юркнуть за кулисы и оттуда – прямо по узенькому коридорчику к заветной двери. Однако на сцену выходить было страшновато. На сцене пожинал лавры «Закат». Пожинал настолько неистово и самозабвенно, что приближаться к «Закату» не каждый бы рискнул. Вероятно, эта группа действительно обладала таинственными способностями экспортировать свою энергетику как массовому зрителю, так и отдельным личностям, имевшим неосторожность слишком близко подойти к «Закату».

Вменяемые люди старались к «Закату» не приближаться. С теми, кто случайно оказывался в непосредственной близости от «Заката» в период его творческой эрекции, происходили всякие нехорошие вещи. Одних током било, у других карма начинала скручиваться и переставать быть. Некоторые везунчики получали банальные вывихи, ушибы или легкие сотрясения головного мозга. Другие, которым повезло меньше, – спинного. Везунчиков, впрочем, было довольно много. Настолько, что в определенный момент в городе образовалось даже какое-то подобие клуба, членами которого являлись пострадавшие от личных встреч с «Закатом».

Собирались пострадавшие в котлетной на углу проспектов Майорова и Римского-Корсакова, заказывали по паре котлет, доставали из сумок купленный в соседнем гастрономе портвейн и делились друг с другом впечатлениями.

Делиться было чем. В отличие от глупых и незрелых фанатов, члены импровизированного клуба были людьми серьезными и говорили мало, но по существу. Кто-то тихо, но с гордостью сообщал товарищам о том, что у него разыгрался простатит, кто-то, краснея от удовольствия, шептал о неожиданном искривлении позвоночника и проблемах с симфизом. Много собиралось в котлетной на углу Майорова и Римского-Корсакова беззубых, лысых, горбатых, слабовидящих, страдающих пляской Святого Витта, золотушных, трясущихся в приступе собачьей чумки, ритмично рыдающих от гипертрихоза, скрученных подагрой и полумертвых, уставших жить, изнемогающих от невыносимой легкости бытия шизофреников, мучающихся, помимо этой королевской болезни, острым плоскостопием. Впрочем, все члены клуба были людьми молодыми и хорошо одетыми, в будущее смотрели с оптимизмом и недуги свои воспринимали как заслуженные и выстраданные награды.

Митя об этом знал и, может быть, в силу врожденной трусости, старался к «Закату» не приближаться. Втянут, закружат и заразят какой-нибудь вычурной пакостью. Лечись потом.

Поэтому и повел он Сулю путем дальним – через оркестровую яму, по винтовой лесенке вниз, в подвальный коридор, вдоль стен которого тянулись всегда по-домашнему теплые трубы непонятного предназначения. Они выходили из одной стены и уходили в другую. Какую субстанцию они перегоняли, что символизировали, в чем было их предназначение – не знал никто. Ни сантехники, ни газовщики, ни представители ЖЭКа.

Трубы эти, как говорил Мите сторож Дома народного творчества, в здании которого и базировался рок-клуб, пребывали здесь еще до постройки собственно Дома народного творчества. Лежали на земле. Теплые на ощупь, обернутые серыми листами асбеста, магнетически-притягательные. А вокруг – НЭП, военный коммунизм, флаги кумачевые. И вообще, с каждым днем жить становилось все лучше, все веселее. И вот от этой-то удали безысходной, от обреченной радости и общей неустроенности, в пылу трудового энтузиазма и выстроили вокруг теплых труб здание невнятного цвета.

Ну, конечно: мир хижинам – война дворцам.

Дворцы-то частью поломали. А хижины строить – западло. Да и некогда. Мировой революцией заниматься нужно. Лично лев перманентной революции, Лев Давидович, поход возглавить грозится.

А трубы, теплые, уютные, идущие из пошлого прошлого в безумное будущее, из никуда в никуда, – под ногами. Среди битого кирпича. В трубах время журчит. И все о них спотыкаются. И красноармейцы спотыкаются, и недобитые буржуи спотыкаются, и товарищи спотыкаются. Р-раз – и споткнулись. Уравнивали загадочные трубы классовую принадлежность граждан.