Алексей Николаевич был счастлив, причем искренне — он то хорошо помнил, что война в том наваждении приносила ему сплошные огорчения. А тут переход в общее наступление сразу двумя армиями принесло успех — японцы стали отступать от реки Ялу — «сидение», а так называли позиционную войну в газетах с нескрываемым ехидством, закончилось. В нем Алексей Николаевич задействовал все имеющиеся силы — двухсоттысячную армию, все, что было накоплено за лето. Примерно столько же он мог задействовать и в своем «прошлом», если бы своими дурными приказами не раскидал дивизии для охраны коммуникаций, которым японцы не угрожали. И не держал треть армии в резерве, так и не рискнув бросить сикурс в идущее с небывалым ожесточением сражение. И сейчас понимал, что мог тогда победить, только бездарно упустил предоставленные судьбой возможности.
— Потери в полках только большие, и расход снарядов огромный, Алексей Николаевич. Подвоз припасов сейчас ограниченный — узкоколейка только строится, и раньше будущего лета ее не задействовать. А обозы с трудом продвигаются, на носильщиках много не унесешь за сотню верст.
— В устье Ялу моряки уже старые пристани осваивают — грузы будут доставлять из Дальнего, туда же вывозить и раненых. Там и будут склады вашей армии, Николай Петрович, пока Пхеньян не возьмем. А там до января в обороне сидеть будем, пока припасов снова не накопим.
— Дойти бы еще до этого Пхеньяна, когда японцы тут за каждый аршин земли цепляются. Вон, посмотрите туда ваше высокопревосходительство — себе кишки по доброй воле выпускают, малохольные!
Военный министр взглянул на разбитую гранатами японскую полевую батарею 75 мм пушек. Все шесть орудий были или перевернуты разрывами, либо сбиты с лафетов, везде разбросаны изломанные снарядные ящики и множество трупов щуплых канониров. К колесу привалился офицер с коротким мечом в руках — им самурай взрезал себе живот. Это ритуальное самоубийство, именуемое харакири, производило на русских солдат жуткое впечатление — лицо умершего было искажено мучительной гримасой, словно он и после смерти смеялся над победителями.
— Хм, а батарейные пушки неплохо постреляли — посмотрите, насколько эффективны граната в три четверти пуда. А если бы их еще пироксилином начинять, то пользы было куда больше. Трехдюймовые пушки хороши против цепей, наступающей по открытой местности пехоты — ведь ничего кроме шрапнели к ним у нас нет. А тут вполне результативно, вполне…
Зрелище не отвлекло внимания военного министра — насмотрелся в жизни всякого, а зверства его не удивляли после Ахал-Текинского похода и войны с туркменами. Так что фанатичное упорство и отвага японцев его нисколько не удивляла, насмотрелся уже вдосталь на подобные картины. Заботило другое — 42-х линейные пушки хороши, особенно осадные. Вот только дальность стрельбы у них недостаточная, оборонительные позиции требуются поражать во всю глубину. И очень нужны 122 мм гаубицы, но их еще даже на бумаге не начертили — образец Круппа будет принят на вооружение только в 1909 году. А вот у японцев германские 120 мм гаубицы уже есть, пусть и немного, но применяют их достаточно умело.
— Главное, Николай Петрович, постоянно вести контрбатарейную борьбу. Не давать японцам безнаказанно стрелять по нашей пехоте, сразу же подавлять на огневых позициях, не жалея снарядов. На складах их вполне достаточно, перевезем сколько нужно, все равно сроки хранения оканчиваются. А тут все с пользой потрачено будет.
Куропаткин приподнялся в седле, посмотрел на идущие вперед к фронту ротные колонны сибиряков, в китайских фуфайках с пришитыми погонами. Если бы их сейчас увидели столичные генералы, то пришли бы в ужас от их внешнего вида. Вот только деваться было некуда — привычное обмундирование, шинели и сапоги, приходили в негодность куда быстрее, чем их доставляли из России. Так что приходилось задействовать местные ресурсы — китайцы наловчились даже красить их в защитный цвет. Фуфайки оказались весьма востребованными — плотно набитые ватой и волосом, простеганные, они неплохо держали удар комьев земли и мелких камней от разрывов, спасая солдат от опасных травм. Через шинель часто ломало ребра попаданием камня, а вот фуфайка спасала, хотя оставались кровоподтеки и синяки. Да и местная обувь выручала, была легче и удобней сапог, и главное намного дешевле их, хоть каждый месяц меняй.
Да и белые гимнастерки здешние умельцы наловчились перекрашивать, вот только защитный цвет у кустарей имел множество оттенков даже среди нижних чинов одной отдельно взятой роты. Только черного цвета шароварам красителя не подобрали — поучалось такое удивительное разноцветье, что Куропаткин приказал оставлять их без покраски до полного износа. А еще на головах стрелков он увидел привычные папахи, лишь изредка попадались железные «колпаки» и «тазики». Ценность каски уже оценили все, вот только во флотских мастерских их изготавливали в неделю сотню-другую, а нужны были для армии многие тысячи. Из России их только к зиме начнут поставлять, уже по образцу, и стальные.
— Николай Петрович, а ведь полевых кухонь у японцев нет, только следы кострищ или наскоро сложенных из глины и камней очагов. Хм, интересно было бы взглянуть на отхожие места.
— Да нет их у них, гадят, где приспичит. А кухонь действительно нет, рис варят в котлах на полувзвод сразу. Лопают с ним маринады всякие из водорослей с уксусом, рыбу сырую любят, нехристи. Оттого животами страдают и мрут — наши врачи многих осмотрели. Потери у них от болезней втрое больше от наших, особенно нутром страдают, еда непригодная. Да и воду порой сырую пьют, за что мы нижних чинов наказываем.
— Это хорошо, что такие порядки у них царят, санитарные потери большие. Но учатся они быстро, собственными кухнями обзаведутся.
— Уже появились, на основе наших образцов. Опыт быстро перенимают, и не скажешь, что обезьяны — сплошь грамотные.
— Потому нам победа настоятельно необходима, Николай Петрович. Слишком опасный враг эти японцы, им укорот надо дать такой, чтобы больше угрозу не представляли. А это что там за люди?
— Команды из нестроевых, специально отправляют на сбор оружия, боеприпасов и шанцевого инструмента. У японцев кирка и лопата чуть ли не у каждого нижнего чина есть, окапываются быстро — боятся под шрапнель попасть, тоже ведь люди и им жить охота. Наши сибиряки все живо приспосабливают к делу, самим лопаты нужны.
— Это правильно, только указание дайте даже испорченное оружие собирать, особенно горные пушки и пулеметы — нам все пригодится. Да. а как местные жители на нашу войну с японцами смотрят?
— Поначалу за врагов нас принимали, не помогали. Теперь ненавидят японцев — те жестоки к корейцам, обирают их, порой казнят — мечами головы рубят. Потому многие нам помогают, шпионят или носильщиками — за все им серебром и золотом платим, ассигнациями не расплачиваемся. Но деньги не в ходу, просят хлеба али кукурузы — голодно тут у них.
— Дадим, пока местных ресурсов в Маньчжурии хватает. Но если численность нашей армии за полмиллиона едоков перевалит, то и у нас перебои с продовольствием и фуражом пойдут. Но до этого пока далеко — да и собственными силами должны справиться. Только энергично наступайте, не теряйте времени понапрасну — никаких дневок. Нужно до Пхеньяна добраться как можно быстрее, к тому же там адмиралы десант высадят!
Генерал Линевич только кивнул в ответ, тяжело вздохнул, старик ведь совсем — недаром его за глаза «папашей» именуют. Но толковый, и главное решительно настроен — сам рвется в бой.
— Не давайте японцам передышки, старайтесь обходить все время. Если успеют закрепиться, то позиции прогрызать придется, а это лишние потери, которые нам не нужны — пополнения не так часто приходят, как хотелось бы. И учтите — в декабре Байкал встанет, и мы можем рассчитывать только на то, что успеют доставить по Транссибу. Японцы сейчас в сражение потихоньку еще две армии ввести смогут — дивизий десять-двенадцать совокупной силой. У нас чуть больше войск сейчас, но потери ослабят состав.