Гилшер призвал Толкачева делиться с ним “в любое время любыми мыслями, которые он не может обсуждать с женой и друзьями”. Он настоятельно советовал шпиону высказывать прямо то, что его беспокоит. Письмо он закончил словами: “Жму руку, Николай”{104}.
17 февраля 1979 года Гилшер избавился от хвоста КГБ и заложил передачу для Толкачева в тайник. Посылку снова спрятали в грязной строительной рукавице. В этот раз в ней была одна миниатюрная камера “Молли”, экспонометр, пленка, инструкция к камере, оперативная записка, личное письмо от Гилшера, аналитическая оценка из штаб-квартиры ЦРУ, дальнейшие “запросы” от ЦРУ, план коммуникаций и 5 тысяч рублей — половина того, что Толкачев запросил за уже проделанную работу.
Формулировки ЦРУ были ободряющими, но слишком общими. В анализе говорилось, что сообщения тайнописью были подготовлены “технически прекрасно”, а информация “получила одобрение”. Январский блокнот с 91 страницей текста демонстрировал “кропотливые усилия и самоотдачу”, и ЦРУ было “весьма впечатлено”. Но конкретных деталей в этой оценке не было, кроме одной.
Перед Толкачевым поставили очень конкретную задачу: получить любую доступную ему информацию о радаре под названием РП-23. Она будет представлять “огромнейшую ценность”.
В марте из московской резидентуры в штаб-квартиру пришла телеграмма, где сообщалось, что теперь Толкачев “полностью включился в работу”. Однако на самом деле агент ЦРУ и его куратор все еще притирались друг к другу.
Гилшер проинструктировал Толкачева, как подтверждать незапланированные встречи. По плану, ЦРУ обеспечивало Толкачева списком мест для быстрой встречи поблизости от его дома. Каждое из них получало кодовое русское название, например “Ниночка”. Согласно плану, Гилшеру следовало позвонить на домашний номер Толкачева и спросить “Ниночку” — это означало, что ему назначают встречу в этом месте. Если у Толкачева была возможность без промедления явиться туда, он должен был сказать, что звонящий, видимо, ошибся номером, повесить трубку и выйти на улицу.
Однако когда Гилшер сделал первый такой звонок (это было в феврале) и попросил к телефону “Ниночку”, Толкачев допустил ошибку. “Это Николай звонит?” — спросил он.
Это был неправильный ответ. Гилшер повесил трубку{105}.
Гилшер сделал еще одну попытку вечером 4 апреля и попросил позвать “Валерия”. В этот раз все сработало. Толкачев быстро вышел, они встретились на 15 минут в месте под кодовым названием “Валерий” и обменялись пакетами. Толкачев передал Гилшеру 5 кассет экспонированной пленки с малоформатной камеры “Молли”, по 80 кадров каждая, 56 рукописных страниц, в том числе длинное письмо для ЦРУ, и 4 рисунка{106}.
Семь дней спустя штаб-квартира дала понять Хэтэуэю и Гилшеру, что материалы из блокнота Толкачева впечатляют. “Вам будет интересно узнать, — говорилось в телеграмме, — что материал январской передачи” преобразован в “документ более 100 страниц длиной”, что “первую реакцию ВВС можно назвать восторженной и материал, очевидно, произвел значительное впечатление”. Действительно, январский блокнот дал богатый урожай. Толкачев подробно описал секретную работу, в которой участвовал, а также привел точные формулы, диаграммы, изображения и спецификации систем вооружений и электроники. Он от руки скопировал совершенно секретные документы с указаниями о разработке новых типов самолетов, еще не известных на Западе, вроде перспективного истребителя Су-27. Он тщательно зарисовал на больших листах миллиметровки различные диаграммы. Каждый документ был переписан аккуратно, можно было разобрать каждое слово. В блокноте содержались важнейшие подробности о конструкции самолетов, об их скорости, радиочастотах, вооружении, электронике, бортовых РЛС — планы, которые тогда все еще находились на чертежных досках, наброски самолетов, которые должны были отправиться в полет лишь десятилетие спустя{107}.
Обе встречи Гилшера с Толкачевым были результативными, но во время них не было времени для свободного разговора, в котором стали бы лучше понятны мотивы или образ мыслей Толкачева. Гилшер жаждал знать больше. Длинное письмо, которое Толкачев передал 4 апреля, соблазнительно характеризовало его как сильного и целеустремленного человека, который рассчитывает на долгую перспективу. В письме Толкачев изложил план работы на Соединенные Штаты в течение 12 лет, в семь этапов. Он описал, какие материалы предоставит и когда именно. Это был необычайный проект, заявление о серьезности намерений. Толкачев писал, что его цель — нанести Советскому Союзу как можно более серьезный ущерб. “Я выбрал курс, который не позволяет мне отступить назад, и у меня нет намерений сворачивать с этого курса, — писал он. — Поскольку я поставил себе задачу передать максимальное количество информации, я не намерен останавливаться на полпути”{108}.
Другим ключом к личности Толкачева, с точки зрения Гилшера, были его упрямые и неотступные попытки установить контакт с американцем, о которых он теперь рассказал в некоторых подробностях в длинном письме в ЦРУ. “Идея передать записку у машины или в машине пришла не сразу, — писал он. — Сначала я пытался выяснить, возможно ли наладить связь на выставках, в которых участвуют Соединенные Штаты. Это оказалось трудно, поскольку выставки проходят относительно редко и на них всегда присутствует много людей”. Тогда он в одиночку стал бродить по Москве. Он заметил автомобиль с номером D-04–526; цифры 04 показывали, что машина принадлежит американцам. Он решил установить контакт, просунув записку через открытое окно машины или поговорив с водителем. “Сначала, — вспоминал Толкачев, — я наивно полагал, что необходимо лишь выбрать подходящий момент, подойти к машине, попросить о разговоре и меня примут с распростертыми объятиями”. Он писал: “Я начал искать место, где можно подойти к автомобилю. Так начались мои целенаправленные прогулки по улицам Москвы и по Девятинскому переулку, которые продолжались много дней и много часов”. Девятинский переулок — это та самая маленькая улица сбоку от посольского комплекса, где Толкачев подошел к Хэтэуэю.
Толкачев выучил несколько предложений по-английски на случай, если встретит американца. Наконец он увидел машину с номером D-04–526 на заправочной станции на улице Красина, в нескольких кварталах от своего дома, — это был тот холодный вечер в январе 1977 года. “Ситуация был подходящей, — вспоминал он, — улица была пустынной, в тот момент на заправочной станции не было советских автомобилей или машин из стран советского блока”. Он обратился к Фултону и повторил английские фразы, которые заучил, в том числе вопрос: “Вы американец? Я бы хотел поговорить с вами”. Получив от Фултона отпор, он “оставил записку и быстро ушел”.
По словам Толкачева, оставив записку, он ожидал, что события начнут разворачиваться быстро, но несколько месяцев ничего не происходило. Он стал пытаться снова и снова, но безрезультатно. Чем больше Гилшер узнавал о Толкачеве, тем сильнее он ощущал, что это человек целеустремленный. Что именно им двигало, было еще не до конца понятно, но Толкачев отнюдь не был случайным перебежчиком. Он был настойчив и решителен.
Толкачев также демонстрировал стремление к точности, характерное для инженера. В письме ЦРУ он дал строгое описание порядка работы с секретными документами в своем институте. В качестве иллюстраций он нарисовал от руки несколько схем. Секретные документы хранились в первом отделе, в двух разных зданиях — Толкачев называл их зданиями номер один и номер два, они были обозначены “на рисунке четыре”. Он расписал, как сотрудник может получить секретный документ в любое время рабочего дня и держать его у себя весь день. Документ следовало вернуть к пяти часам вечера. “В результате, — указывал он, — можно выйти из института на полтора или два часа в течение дня с секретным документом. Это, разумеется, следует делать скрытно, например спрятав его под пальто, дождевик или пиджак. Естественно, таким образом можно вынести только документы небольшого размера”. В здание запрещалось приносить портфели, а сумки проверяли случайным образом, но довольно часто. В отдельной библиотеке с ограниченным доступом хранились совершенно секретные научные исследования и диссертации, писал Толкачев. “Но я могу пользоваться всеми материалами в закрытых фондах”. Получалось, что засекреченные материалы хранились и в первом отделе, и в библиотеке.
Но Толкачев обнаружил зияющую дыру в системе безопасности: он мог просто выйти на улицу с документами в кармане пальто.
Гилшер дважды пользовался тайными закладками для связи со шпионом, но теперь он понял, что терпение Толкачева на исходе. Толкачев сказал, что ему все труднее объяснять дома, почему он должен выбегать на улицу после каждого телефонного звонка. Толкачев обратился к Гилшеру и объяснил, что “психологически” для него будет лучше, если они пойдут на риск и будут периодически встречаться лично, а не валять дурака, припрятывая грязные строительные рукавицы за телефонной будкой, где их может найти любой прохожий. Это был еще один признак твердой натуры Толкачева. Если уж он рисковал своей жизнью, занимаясь шпионажем, то хотел знать и встречаться с человеком, ради которого подвергал себя такой опасности. Передача через тайник не давала ему такой возможности.