Когда Гилшер спросил, взял ли тот блокнот, Толкачев извлек его из пальто. Обычно Гилшер носил с собой портфель, но в этот раз оставил его дома, полагая, что на празднике он будет выглядеть неуместно. Он заткнул блокнот за ремень и почувствовал, как ледяной воздух закрался под одежду.
Затем он задал Толкачеву вопрос, который мучил их всех: по каким соображениям тот идет на такой огромный риск? Толкачев неохотно ответил, что это вопрос сложный и его обсуждение потребует много времени.
Гилшер продолжил попытки: почему?
Толкачев ответил только, что он “диссидент в душе”.
У него тоже был вопрос к Гилшеру. Он хотел знать, сколько Соединенные Штаты заплатили Беленко, пилоту МиГ-25, который перелетел в Японию в 1976 году. Гилшер предвидел этот вопрос. Он сказал, что не знает, сколько получил Беленко, но предложил Толкачеву за сотрудничество тысячу рублей в месяц. Толкачев попросил у Гилшера 10 тысяч рублей за уже выполненную работу. Гилшер сказал, что проблемой это не будет, и пока выдал Толкачеву одну тысячу рублей. Это была до смешного маленькая сумма, где-то три месячных зарплаты советского академического ученого средних лет, тогда как ценность даже тех разведданных, которые Толкачев уже прислал, составляла для США десятки миллионов долларов{102}. Гилшер передал Толкачеву список из нескольких дополнительных вопросов, чтобы тот ответил на них при следующей встрече.
Гилшер предупредил Толкачева, что деньги часто становились причиной раскрытия агентов. Он напомнил, что в 1977 году в Москве арестовали двух агентов (об этом писали в газетах), и сказал, что это произошло из-за денег. Он погрешил против истины — арестованы те были по другим причинам, — но Гилшер считал, что это побудит Толкачева серьезно все обдумать. Кроме того, сказал Гилшер, в Москве, страдающей от дефицита, и так мало что можно купить. Толкачев признал этот риск и сказал, что будет вести себя осторожно и разумно. Он заметил, что на самом деле его семья не нуждается в дополнительных деньгах. А наличие денег он может объяснить тем, что получил их в наследство от матери, которая недавно скончалась. У Гилшера сложилось четкое впечатление, что для Толкачева деньги — знак уважения, признания того, что его труд ценят.
Во время их прогулки улицы были пусты. Двое мужчин в пальто тихо беседовали, одни среди русской зимы и темноты. Они были немногословны и говорили только по делу. Гилшер, который прежде не выступал в роли куратора настоящего агента, хотел сделать все правильно. Он спросил Толкачева, нет ли у того своего кабинета на работе, в котором он мог бы фотографировать документы. Нет, ответил Толкачев, но если у него будет достаточно тихая камера, он, наверное, мог бы задерживаться в офисе по окончании рабочего дня, минут на 20–30, пока двери не будут заперты, и делать снимки. Гилшера впечатлил этот ответ: он показывал, что Толкачев понимает границы допустимого и как надо себя вести, чтобы не вызвать подозрений. Толкачев сказал, что камера избавит его от необходимости писать столько от руки. Гилшер пообещал скоро передать камеру.
Толкачев рассказал, что дома ему абсолютно негде уединиться. Телефон стоит на кухне, и на звонки часто отвечает жена или сын. Комнат всего две. Он признался, что часами ждал у телефона звонка “Николая”. Когда ему нужно было уединиться, чтобы поработать со своим 91-страничным блокнотом, он шел в Ленинку, крупнейшую публичную библиотеку Москвы, где часами сидел один, корпя над записями.
Они гуляли и разговаривали на пронизывающем морозе 40 минут. Гилшер чувствовал, что пора расставаться. Они пожали друг другу руки, и Толкачев исчез в ночи.
Гилшер поехал домой на автобусе. Блокнот был заткнут у него за поясом. Он ни слова не сказал Киссе о встрече и отправился спать, положив блокнот под матрас. На следующий день он отнес его в резидентуру. Первым же делом Гилшер отправил в штаб-квартиру телеграмму о том, что встреча состоялась без наблюдения, что он передал Толкачеву тысячу рублей и дополнительные вопросы. Гилшер писал: “Никаких нежелательных инцидентов не было. “Сфера” передал более 91 страницы, на мой взгляд, бесценных разведданных”{103}.
В следующей, более длинной телеграмме Гилшер описал встречу. Он сказал, что “весьма впечатлен хладнокровием и профессиональным поведением” Толкачева. “В день, когда обычный советский гражданин находится в той или иной степени подпития, он казался абсолютно трезвым”, — писал Гилшер. Толкачев позволил Гилшеру направлять беседу и, видимо, воспринимал его “как специалиста, кому он доверяет свою будущую безопасность”.
Вся задача Гилшера как куратора сводилась к оперативным деталям: коммуникации, встречам, планированию. “Позитивные разведданные”, информацию о советских военных РЛС и по другим вопросам, содержавшуюся в блокноте Толкачева, спешно направляли напрямую в штаб-квартиру, где текст переводили и тщательно анализировали.
У штаб-квартиры немедленно возникли сомнения по поводу денег. Там были обеспокоены ситуацией, что Гилшер будет передавать агенту пачки купюр. Сказанное им Толкачеву, безусловно, было правдой: денежный поток часто побуждал шпионов вести себя беспечно, что и приводило к их провалу. 22 января Гилшер заверил штаб-квартиру, что Толкачев “прекрасно понимает” опасность, и обещал предупредить его еще раз на следующей встрече. Во время прогулки, по словам Гилшера, он поднял вопрос о возможности открыть для Толкачева депозитный счет в твердой валюте на Западе. Так было бы безопаснее, но Толкачев отверг эту возможность, пояснив, что никогда не сможет ею воспользоваться. Гилшер призывал главное управление не отказываться от передачи обещанных им 10 тысяч рублей. Им все еще предстояло завоевать доверие Толкачева. “В данный момент, как мы считаем, крайне важно соблюдать условия нашей договоренности и передать ему запрошенную сумму”, — написал он в головной офис. Быстро выдав деньги, добавлял он, “мы надеемся внушить ему полное доверие к нам, и, как только он будет уверен, что мы выполняем свои обязательства, мы можем деликатно попробовать разрешить эту щекотливую проблему”. Гилшер предложил подождать и поднять тему снова через полгода.
Первая встреча дала всплеск бурной деятельности. Наконец-то московская резидентура вернулась к разведывательной работе. Любое действие по работе с агентурой: закладка передачи, как, например, строительной рукавицы с тайнописью внутри, телефонный звонок, оперативная записка агенту или подготовка мест встреч и подачи сигналов — требовало интенсивной подготовки со стороны резидентуры и частого обмена телеграммами со штаб-квартирой. Разработка агента предполагала уровень сосредоточенности и внимания к деталям, сопоставимый с запуском ракеты на Луну: ни резидентура, ни штаб-квартира не собирались оставлять на волю случая ничего, ни один шурупчик не должен был выпасть из гнезда. Готовились фотографии и карты каждого места, планировались маршруты для ухода от слежки, составлялись сценарии и проводились репетиции, снова и снова задавался вопрос: что может пойти не так?
Гилшер должен был выступать от имени агента в переписке со штаб-квартирой, стать его другом и доверенным лицом, его советником и защитником, обеспечить его подготовку, снабжать его техникой, деньгами и обратной связью; а также стать полномочным представителем ЦРУ и Соединенных Штатов в глазах человека, который никогда не бывал в Америке, — притом человека, которого он практически не знал. Каждый оперативник, работая, держит в уме, что стопроцентно понятных агентов не бывает. Что они могут вести себя непредсказуемо и часто выходят из-под контроля кураторов.
Следующим делом Гилшера стала подготовка личного письма для февральской передачи Толкачеву. Он составил письмо так, чтобы в нем не было никаких двусмысленностей. Гилшер превозносил “надежность и спокойствие” Толкачева, выражал уверенность, что тот “всегда будет действовать разумно”, что можно будет полагаться на его “следование инструкции” при коммуникациях и что он “спокойно исполнит выбранную им роль”.
Затем Гилшер переключился на роль тренера, отметив, что Толкачев должен стремиться “не привлекать внимания никаким образом”. Он объяснял: “На улице следует выглядеть и вести себя как обычный обыватель; на работе не проявлять слишком большого интереса к делам других, не запрашивать из первого отдела документы, которые не имеют отношения к вашей работе, и не работать слишком часто допоздна, то есть не оставаться в лаборатории в одиночестве”. Первый отдел в советских исследовательских институтах был местом хранения совершенно секретной документации, а также играл роль службы безопасности, наблюдавшей за работниками и контролировавшей допуск к секретным материалам. Гилшер также указывал: “В вашей личной жизни важно выстроить такой режим, который сможет быть прикрытием для наших контактов и не вызовет подозрений дома. Главное, необходимо действовать спокойно и без спешки”.