6 июня Гилшер в третий раз лично встретился с Толкачевым. Когда Гилшер заметил Толкачева, тот был в темно-коричневом плаще и рубашке в желтую и коричневую клетку. После того как они обменялись паролями — это были фразы, известные только им двоим, вроде “Борис передает привет”, — Толкачев передал Гилшеру 29 страниц своих рукописных заметок и 10 отснятых кассет пленки с камеры “Молли”.
Во время разговора Гилшер поинтересовался здоровьем Толкачева, поскольку тот в апрельском письме упоминал о боли в ногах, в основном в голени, и о поставленном диагнозе (тромбофлебит). Толкачев ответил, что его не так поняли: проблемы со здоровьем возникли у жены. Ее лечили в местной поликлинике компрессами и растираниями, но Толкачев хотел узнать, не может ли ЦРУ найти более эффективное средство. Это было еще одно свидетельство о том мире дефицита, в котором Толкачев жил постоянно. Гилшер передал Толкачеву некоторые советы насчет лечения, которые ему прислали из головного управления{126}.
Затем Гилшер отдал Толкачеву составленную им самим оперативную записку, список “запросов” от американских специалистов, график следующих встреч, 35-миллиметровую зеркальную камеру Pentax ME и объектив для съемки документов, а также зажим для закрепления фотоаппарата на стуле или столе. Гилшер постарался в малейших деталях описать денежный вопрос: ЦРУ откроет долларовый сберегательный счет с процентами и выплатит Толкачеву “шестизначную” зарплату, как он и просил. Гилшер подчеркнул, что выгоднее получать оплату долларами, а не рублями: доллары надежнее, чем рубли, которые можно потерять во время очередной советской конфискации или девальвации. Толкачев реагировал как-то не определенно. Гилшер заметил, что он всегда ведет себя сдержанно. Но в этот день он был совершенно непроницаем.
Как будто вскользь, в каком-то раздумье, Толкачев сказал Гилшеру, что он все равно не знает, что делать с этими деньгами.
Гилшер вручил ему еще 5 тысяч рублей. Их встреча длилась всего 15 минут{127}.
18 июня 1979 года, по окончании трехдневного саммита в Вене, президент США Джимми Картер и генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев подписали договор ОСВ-2 — об ограничении стратегических вооружений. Картер пришел в Белый дом с идеалистическими идеями насчет контроля над ядерными вооружениями, но к 1979 году все, чего он смог добиться, — это был договор, который лишь слегка тормозил гонку вооружений. Во время переговоров по ОСВ-2 советская сторона постоянно выражала беспокойство по поводу нового оружия, разрабатываемого США, — стратегической крылатой ракеты, беспилотного снаряда с миниатюрной ядерной боеголовкой, который мог пролететь на большой высоте над территорией врага, потом резко опуститься на высоту 15 метров над уровнем земли и долететь до цели с помощью сложной системы наведения, учитывающей рельеф местности. Советский Союз беспокоила именно эта способность летать на небольшой высоте. У СССР не было эффективных радаров, отслеживающих объекты так низко, и этот зазор в системе ПВО ему никак не удавалось закрыть. Эта уязвимость была одной из самых важных тем в сообщениях Толкачева. Как-то на совещании в Белом доме в годы президентства Джеральда Форда заместитель министра обороны Уильям Клементс проинформировал президента: “От наших разработок крылатых ракет они лезут на стенку, потому что от этих ракет их оборона не защищает, и они это знают. Крылатые ракеты причиняют им массу неудобств и неприятностей”{128}. На третий год президентства Картера американские крылатые ракеты стремительно становились реальностью. 17 июля, через месяц после подписания договора ОСВ-2, крылатая ракета “Томагавк” успешно прошла свое первое летное испытание в компании General Dynamics, которая ожесточенно соревновалась с Boeing за контракт на создание нового боевого комплекса. Крылатые ракеты летели не так быстро, как межконтинентальные баллистические ракеты, но они двигались скрытно, и остановить их было практически невозможно. Секретные испытания американской армии, завершенные в сентябре 1978 года, показали, что действующая советская система ПВО бессильна против этих ракет.
Однако не давал покоя вопрос: что по этому поводу собираются делать в Советском Союзе?{129}
Заметки и пленки, переданные Толкачевым Гилшеру 6 июня, отправили в штаб-квартиру. Заметки перевели, и к 25 июня все подробности оказались на столе Джорджа Т. Калариса, главы “советского” отдела ЦРУ. Каларис, высокий, неизменно притягивающий к себе внимание, большую часть своей карьеры прослужил офицером по тайным операциям в Греции, Индонезии, Лаосе, на Филиппинах и в Бразилии. Он вызвал особое восхищение тем, что раздобыл в Индокитае боеголовку и руководство по эксплуатации советского зенитного ракетного комплекса С-75 “Двина”. Ему были хорошо знакомы опасности — и стрессы — шпионажа. Позднее ему поручили “почистить” штаты контрразведки ЦРУ после многих лет энглтоновской паранойи. А в 1976 году его назначили руководителем “советского” отдела. Каларис, человек откровенный и прямой в общении, вселял уверенность в тех, кто работал рядом с ним{130}.
Едва получив заметки Толкачева, Каларис сразу понял, что перед ним что-то необычайное. Толкачев докладывал, что, несмотря на все недовольство советской стороны крылатыми ракетами США, московские разработчики и конструкторы оружия “только начали изучать проблему” и возможную ответную реакцию.
Только начали? Это давало Соединенным Штатам передышку и уверенность, что их новый боевой комплекс может быть эффективен еще много лет. Каларис немедленно отпечатал записку директору ЦРУ Тернеру и двум его заместителям, где описал встречу Гилшера в Москве, передачу заметок и 10 кассет с пленкой. “Информация “Сферы” продолжает получать высочайшие оценки”, — писал он. В дополнение к данным о крылатых ракетах в заметках Толкачева содержалась информация о новом зенитно-ракетном комплексе и подтверждение донесений ЦРУ, что СССР разрабатывает новую систему идентификации военных подразделений. “Все это будет учтено в прогнозах национальной разведки”, — писал Каларис, имея в виду наиболее важные, финальные доклады ЦРУ, составляемые для руководителей правительства{131}.
На регистрационной карточке документа Каларис указал, что его записку следует хранить вне основной системы учета. Чем меньше людей ее увидят, тем лучше. Он попросил, чтобы ее доставили лично Тернеру и двум его заместителям. Один из них нацарапал на карточке лишь одно слово.
“Невероятно”.
Глава 7
Шпионская камера
Толкачев имел доступ к чрезвычайно конфиденциальным и секретным документам, но для ЦРУ от этого было бы мало пользы, если бы не было возможности их копировать. Поначалу Толкачев запоминал материал и записывал его потом от руки в блокнот, но это был неэффективный способ, когда речь шла о таких объемах информации, какие он предполагал добыть за 12 лет шпионажа. Возможность скрытно копировать документы была ключом ко всему, чего он и ЦРУ хотели добиться.
Первым делом ЦРУ выдало ему для копирования миниатюрную камеру “Молли” — не самый совершенный разведывательный инструмент. 4 июля 1979 года из штаб-квартиры сообщили, что 10 кассет, переданных Толкачевым Гилшеру, “практически не читаемы”, за исключением нескольких страниц, которые удалось разобрать. Проблема состояла в плохой фокусировке и в дрожании руки Толкачева, держащей крохотную камеру. Это была обидная неудача, не только из-за потери 800 кадров с документами, но и ввиду немедленно возникших сомнений по поводу операции в целом.
Толкачев не мог просто пойти к ксероксу и сделать фотокопии. Советские власти всегда боялись копировальных аппаратов. Эти машины помогали распространять информацию, а строгий контроль над информацией был главным принципом власти КПСС. В большинстве учреждений ксероксы держали под замком.
“Копировальный аппарат находится в специальной комнате, с ним работают четыре или пять сотрудников, — описывал Толкачев для ЦРУ свою рабочую обстановку. — Входить в копировальную комнату тем, кто в ней не работает, не разрешается”. Секретные документы должны были приходить на копирование из первого отдела, а несекретные мог прислать любой работник. Но Толкачев пояснял: “Прежде чем направить в копировальный отдел несекретный документ, нужно заполнить бланк заказа. Эта форма должна быть заверена в первом отделе на предмет секретности документа, то есть нужно подтверждение, что документ не засекречен. В этих документах не должно быть слов или выражений, раскрывающих характер предприятия или института. К примеру, первый отдел не пропустит следующее предложение: “Станция РЛС имеет несколько рабочих режимов”. Предложение необходимо перефразировать: “Наименование 4003 имеет несколько рабочих режимов”{132}.