Читать интересную книгу Все люди смертны - Симона Бовуар

— Ты не идешь спать? — спросил Роже.

Она затворила вторую створку и закрыла окно. Роже улыбался ей. Сейчас она скользнет под одеяло, подсунет под голову подушку, он обнимет ее, и в мире останутся лишь они двое. А там, в другой постели, Флоранс рядом с Санье… Она направилась к двери:

— Нет. Пойду прогуляюсь.

Миновав площадку, она спустилась по тихой лестнице, где поблескивали медные обогреватели; ей было страшно погрузиться в сон; пока ты спишь, всегда найдутся те, кто не дремлет, и ты больше не властен над ними. Она отворила дверь, ведущую в сад, — зеленую лужайку в саду отеля, по стенам которого вились редкие плети дикого винограда, окружали посыпанные гравием дорожки. Она склонилась над шезлонгом. Лежащий человек даже не моргнул. Казалось, что он ничего не видит и не слышит. Завидую ему. Он и не знает, что земля обширна, а жизнь коротка; не знает, что существуют другие люди. Ему довольно этого квадрата неба над головой. Мне бы хотелось, чтобы любая вещь принадлежала мне как самое дорогое на свете, но мне хочется всего и сразу, а руки мои пусты. Завидую ему. Он явно не ведает, что такое скука.

Запрокинув голову, Регина посмотрела на небо. Она попыталась сосредоточиться на мысли: вот я здесь, над моей головой небо, и все, и достаточно. Но это было притворство. Ей не удалось отрешиться от образа Флоранс в объятиях Санье, Флоранс, которой нет до нее дела. Регина обвела взглядом лужайку. Мучительно знакомое ощущение. Она когда-то уже лежала на такой лужайке, приникнув щекой к земле, в тени травинок сновали насекомые, и лужайка представлялась огромным однообразным лесом, где тысячи маленьких зеленых лезвий торчат параллельно, неотличимые, заслоняя друг другу мир. У нее мелькнула тревожная мысль: не хочу быть травинкой. Она повернула голову. Мужчине тоже не было до нее дела; едва ли он отличал ее от деревьев и кресел, расставленных на лужайке: так, частица общей картины. Он раздражал ее; внезапно у нее возникло желание нарушить его покой и заявить о своем существовании. Оставалось только заговорить с ним; ничего сложного: люди отвечали — и тайна рассеивалась, они делались прозрачными и полыми; и тогда их можно было равнодушно отбросить подальше; это было настолько несложно, что подобная игра ее больше не забавляла, она была заранее уверена, что выиграет. Между тем этот неподвижный мужчина заинтриговал ее. Она вгляделась в него внимательнее. Крупный нос с горбинкой; незнакомец явно недурен собой, вероятно, высокий, атлетически сложенный; он был молод, по крайней мере кожа, цвет лица свидетельствовали о том, что это молодой человек. Он, похоже, вообще не замечал, что рядом кто-то есть; лицо его было спокойно, как у мертвеца, глаза пустые. Всматриваясь в его черты, она ощутила, как подкатывает какой-то страх. Регина выпрямилась, так и не сказав ни слова.

Должно быть, он что-то услышал. Он посмотрел на нее. По крайней мере, взгляд его остановился на ней. Она едва заметно улыбнулась. Взгляд мужчины уперся в нее с настойчивостью, которая могла показаться вызывающей, но он смотрел сквозь нее. Она не понимала, различает ли он вообще что-то; у нее мелькнула мимолетная мысль: разве я не существую? Разве это не я? Однажды ей довелось видеть такие глаза: отец, лежавший на кровати, держал ее за руку — и откуда-то из глубины гортани донесся хрип; он держал ее за руку, и руки больше не было. Регина застыла на месте, безгласная, безликая, безжизненная: обманчивая оболочка. И тут она пришла в себя, сделала шаг. Человек закрыл глаза. Если бы она не двинулась с места, они, вероятно, так бы и застыли рядом навеки.

— Какой странный мужчина! — заметила Анни. — Он даже не пошел завтракать.

— Да, странный, — откликнулась Регина.

Она протянула Санье чашку кофе. Сквозь стекла веранды был виден сад — хмурое небо, мужчина с темными волосами, в белой рубашке и фланелевых брюках в шезлонге. Он все так же глядел невидящим взором на квадрат неба. У Регины из головы не шел этот взгляд; хотелось бы знать, как выглядит мир, когда на него смотрят такими глазами.

— Просто неврастеник, — заявил Роже.

— Это ничего не объясняет, — возразила Регина.

— По-моему, он страдает от несчастной любви, — вмешалась Анни. — Что скажете, моя королева?

— Возможно.

Может, его глаза сковало неким видением, затянувшим их, как бельмо. Но что это за видение? И почему оно возымело над ним такую власть? Регина провела рукой по лбу. Тяжело. Она почувствовала, как сдавило виски.

— Еще кофе?

— Нет, — ответил Санье. — Я пообещал Флоранс, что зайду за ней в три.

Он поднялся, и Регина подумала: теперь или никогда!

— Попытайтесь убедить Флоранс, что эта роль не для нее, — сказала Регина. — Она совершит ошибку, причем без толку.

— Попытаюсь, но она упрямая.

Регина откашлялась. В горле стоял ком. Теперь или никогда. Не стоит смотреть на Роже, не стоит думать о будущем и вообще ни о чем, надо прыгнуть.

— Необходимо изолировать ее от влияния Маско. Он дает ей скверные советы. Если она и дальше будет с ним, то загубит свою карьеру.

— Маско? — переспросил Санье.

Его верхняя губа вздернулась, приоткрыв зубы, — это была его манера улыбаться; однако, сам он покраснел и на лбу обозначились вены.

— Как, вы не знаете?

— Нет, — сказал Санье.

— Это ни для кого не секрет, они уже два года вместе. Он был весьма полезен Флоранс, — добавила она.

Санье одернул пиджак.

— Я не знал, — с отсутствующим видом произнес он и протянул руку Регине. — До скорого.

Рука была теплая. Он направился к двери спокойным размеренным шагом, казалось, ему удалось справиться с гневом. Воцарилось молчание. Дело сделано; ничего уже не поправить. Регина понимала, что никогда не забудет звяканья чашки о блюдце, кружок черного кофе в желтом фарфоре.

— Регина, как ты могла?! — спросил Роже.

Голос его дрожал; нежность, веселые искорки в его глазах погасли; это был чужак, судья, Регина осталась одна на всем свете. Она покраснела и возненавидела себя за это.

— Ты ведь знаешь, что я не страдаю излишним благодушием, — медленно выговорила она.

— Но это низкий поступок.

— Согласна.

— Что ты имеешь против Флоранс? Что между вами произошло?

— Да ничего.

Роже смотрел на нее со страдальческим видом.

— Не понимаю, — сказал он.

— А что тут понимать?

— Все же попытайся объяснить мне, — сказал он. — Иначе я буду думать, что ты действовала просто так, по злобе.

— Думай что хочешь! — отрезала она.

Она схватила за руки Анни, которая в полной растерянности смотрела на нее:

— А тебе я запрещаю осуждать меня.

Регина вышла. Снаружи плотное небо давило на город, воздух был недвижен. У Регины хлынули слезы. Будто злоба вообще бывает беспричинной! Будто люди злятся ради собственного удовольствия. Им ни за что не понять, даже Роже не в состоянии понять это! Им все равно, они легковесны, у них нет этой жгучей раны в груди. Я другой породы. Она ускорила шаг; она шла по той узкой улочке, где протекал ручеек. Мальчишки с хохотом гонялись друг за другом вокруг писсуара; кудрявая девочка играла в мяч у стенки. Никому не было до нее дела: просто прохожая. Как они могут смириться? — думала она. Я не смирюсь. Кровь бросилась ей в лицо. Теперь Флоранс уже все известно, а вечером это разойдется по театру. В глубине их глаз она увидит собственное отражение: завистливая, злая, вероломная. Я окажусь в их власти, и они будут рады возненавидеть меня. Роже, даже он, и пальцем не пошевелит. Он смотрел на нее с разочарованием: вероломная, завистливая, злая.

Она уселась на каменный парапет у канавы; в одном из неказистых домишек пиликала скрипка; ей хотелось заснуть и проснуться очень нескоро и подальше отсюда; она долго сидела неподвижно; внезапно на голову упали капли воды и потекли по лицу, вода ручейка подернулась рябью, начался дождь. Заходить с покрасневшими глазами в кафе не хотелось, возвращаться в отель тоже.

Улица вела на площадь, где высилась застывшая готическая церковь. Церкви она любила, дорожа воспоминаниями детства. Она вошла в церковь, опустилась на колени перед алтарем и стиснула голову руками. «Из глубины сердца я взываю к тебе, Господи…» Прежде она часто молилась так в тоскливые дни; Бог всегда читал в ее сердце и оправдывал ее; в ту пору она мечтала стать святой, истязала себя, спала на досках. Но на небесах было слишком много избранных, слишком много святых. Бог любил всех людей, но она не могла довольствоваться этой неразборчивой благодатью и перестала верить в Бога. Нет у меня необходимости в Боге, подумала она, поднимая голову. Порицаемая, нечестивая, опозоренная, ну и что, если я верна самой себе? Я буду верна себе, я сдержу обещание. Я заставлю их обожать меня так страстно, что они станут обожествлять каждый мой жест. И однажды над моей головой воссияет ореол.