Все это привело к быстрому и комплексному росту военного потенциала, который в последний раз был отмечен в США в годы Корейской войны 1950–1953 гг., а в Советском Союзе – с конца 60-х до середины 80-х годов. В обоих случаях качественный прогресс в вооруженных силах сопровождался количественным ростом вооружений и личного состава каждого рода войск; как сказали бы марксисты, каждое увеличение количества способствует улучшению качества, суммируя конечный результат. Именно таким образом, когда ассигнования на ВВС США в 1950–1960 гг. выросли более чем в три раза, количество и летные качества самолетов одновременно быстро возросли, так что боевые возможности ВВС стали не просто лучше, но в целом совершенно другими и несопоставимо более мощными.
Существует предположение, что стремительный экономический и военный рост Китая будет продолжаться в том же темпе, и его влияние на глобальном уровне будет также возрастать – все это порождает широко распространенные сегодня ожидания того, что Китай вот-вот превратится в мощную сверхдержаву, затмив собой Соединенные Штаты4. Но такой исход стоит считать наименее вероятным, потому что он противоречит самой логике стратегии в мире, состоящем из различных государств, каждое из которых ревностно относится к своей независимости.
Некоторые государства к тому же имеют культурные предпосылки и политический потенциал для того, чтобы попытаться влиять на другие государства вместо того, чтобы самим становиться объектом влияния извне.
Правда, в 80-х и 90-х годах трехсторонний рост Китая – экономический, военный и политический – еще не нарушал мирового соотношения сил (за исключением событий 1989 года), но только потому, что Китай тогда еще не был богат, силен или влиятелен по американским стандартам (или в данном случае – по японским) и для Европы и Латинской Америки по-прежнему оставался экзотическим закулисным персонажем. Но реакция противодействия наверняка проявится, как только экономический и военный рост Китая превысит пределы, которые могли бы быть приемлемыми для других держав, то есть сразу по прохождении Китаем кульминационной точки беспрепятственного восхождения.
После возникновения этой естественной реакции сопротивления, любой дальнейший рост китайской мощи может быть беспрепятственно принят другими державами, только если он будет сопровождаться радикальными изменениями вне и внутри Китая: будь то демократизация самого Китая с последующей легитимацией его правительства или появление новых более серьезных угроз, которые превратят Китай из угрозы в желанного союзника для той или иной страны. (Пакистан здесь является наглядным примером: по мере роста мощи, Китай становится для Пакистана все более и более ценным покровителем).
Демократизация не может свести на нет значение подъема Китая, а значит и те реакции, которые этот подъем вызовет – ведь даже демократические Соединенные Штаты сталкиваются иногда с сопротивлением со стороны своих же союзников просто по причине своей чрезмерной мощи. Но если демократизация Китая все-таки состоится, и политика этой страны перестанет формироваться всего несколькими партийными руководителями в обстановке совершенной секретности и более не будет сфокусирована только на усилении мощи, тогда в мире будет гораздо меньше опасений по поводу подъема Китая, и значит меньше сопротивления со стороны соседей и равномощных держав. Демократизация не сможет отменить логику стратегии, которая требует роста сопротивления при условии роста мощи, но она подымет уровень кульминационной точки беспрепятственного возвышения Китая.
В действительности рост мощи Китая уже преодолел этот уровень, как в экономической, так и в военно-политической сфере, чем активировал парадоксальную логику стратегии5 посредством других держав – больших и малых, которые начали следить, противодействовать, умалять или препятствовать китайской мощи.
Вне зависимости от масштаба – будь то уличная поножовщина или многофакторные и разносторонние взаимоотношения на уровне большой стратегии в мирное время, – логика все время одна и та же: действие (в данном случае – рост мощи) вызывает ответную реакцию, которая не обязательно остановит это действие, но в любом случае помешает его простому линейному развитию.
Продолжение быстрого роста экономического потенциала и военной мощи, а также регионального и глобального влияния Китая просто не может продолжаться из-за увеличения противодействия других стран. Если китайские лидеры проигнорируют предупреждающие сигналы и будут и дальше рваться вперед, парадоксальная логика стратегии приведет к тому, что вместо наращивания мощи она будет сокращаться по мере роста сопротивления китайскому подъему в мире.
Нельзя сказать, что события будут предопределены исключительно этими, уже проявившимися, трендами. На пути к превращению в мировую сверхдержаву, непрерывный экономический и военный рост Китая и усиление его политического влияния могут столкнуться с непредвиденными событиями6. Но и сама логика стратегии предполагает замедление или даже частичное прекращение подъема Китая; первое более вероятно, если китайская политика будет более примирительной или даже сговорчивой, а второе – при ее провокационном характере.
Ни один из описанных выше сценариев сам по себе еще не предопределяет дерзкое или угрожающее поведение китайцев. Оно является лишь естественным следствием стремительного возрастания мощи державы, которая изначально велика. Учитывая размеры самого Китая, его быстрый рост является дестабилизирующим сам по себе, вне зависимости от поведения Китая на мировой арене. Поэтому звучавшие в последнее время высказывания о том, что Китаю необходим свой Бисмарк для менее контрпродуктивного ведения внешней политики бьют мимо цели: главной проблемой является не поведение Китая в мире, а увеличение его и так громадного во всех отношениях потенциала.
Пассажиры перегруженного лифта, куда только что зашел огромный «мистер Китай», должны в порядке самозащиты как-то реагировать, даже если он ведет себя не угрожающе, а, напротив, весьма вежливо, но все же при этом неуклонно и быстро увеличивается в размере и вжимает их в стенку кабины. Конечно, в кабине переполненного лифта уже находится еще более толстый и крикливый «мистер Америка», к тому же еще и склонный к проявлению насилия. Однако за десятилетия совместной езды почти все уже смирились с наличием рядом этой шумной туши, просто потому, что они давно едут вместе. Исключение составляют Куба, Иран, Северная Корея и Венесуэла (что, впрочем, уже само по себе свидетельствует о респектабельности мистера Америки). Но самое важное – мистер Америка растет в размерах не так быстро и не подрывает тем самым достигнутые в прошлом модели сосуществования и компромиссы, кроме того, обнадеживает и то, что от него не приходится ожидать неожиданных угроз, так как процесс принятия решений в Америке открыт и демократичен.
Полагаю, теперь очевидно, что предлагаемый здесь подход, сформированный моим личным пониманием механизма взаимодействия силы между государствами – современными или древними – сильно отличается от превалирующей «реалистической» школы. Мой подход откровенно детерминистский. Вместо прагматичных лидеров, стремящихся к достижению своих собственных целей, я вижу политиков, пойманных в ловушку парадоксов логики стратегии, которая диктует им свои собственные императивы, в особенности, когда они считают, что у них есть свобода в выборе средств перед лицом конфликта. Если бы это было не так, то история человечества не представляла бы собой череду преступлений и глупостей.
2. Преждевременная напористость
Надо сказать, что в последнее время Китай неоднократно далеко не по-дружески вел себя со многими странами, а с некоторыми – даже почти угрожающе. Во время финансового кризиса 2008 года имел место неприметный в ту пору процесс, значение которого стало понятно впоследствии: кажущийся упадок «Вашингтонского консенсуса» и кажущаяся реабилитация «Пекинского консенсуса» придали больше смелости китайской правящей элите, спровоцировав настоящий сдвиг ее поведения, ставший заметным в 2009–2010 гг.
Тон и содержание китайских официальных заявлений неожиданно изменились, они стали резкими и напористыми в отношении ряда самых разных вопросов: от финансовой политики до значения западной модели демократии. Особенно поразило то, что неожиданно возобновились «спящие» территориальные ссоры Китая с Индией, Японией, Филиппинами, Вьетнамом – и все это случилось примерно в одно и то же время, что усилило общий эффект. За сменой политики логично последовали и реальные пограничные инциденты с кораблями или постами, постоянно возникающие вплоть до настоящего времени (2012 г.), на островах таких стран, как Япония, Филиппины и Вьетнам.