Снега выпал первый килограмм -
Дохлые поэты по утрам
Падают, отклеиваясь с неба.
Ты еще жива, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет.
Все как раньше, разве что буфет
Переставил ближе к раскладушке.
Я живу при свете фонарей
Посреди заснеженного рая.
Жизнь идет, а я о ней не знаю -
Остается разве что стареть.
С каждым годом пасмурней и тише,
С каждым днем сильней желанье пить,
Солнце заедает и скрипит,
И Матфей давным-давно не пишет.
Я не знаю, кто в конце концов,
И кому все это на потребу -
На морозе лопается небо
Посиневшим маленьким лицом.
И дома редеют, как в лесу -
Так их до кирпичиков пробрало -
Я все реже в раковину ссу,
И все чаще сплю под одеялом.
3. (Письмо с земли)
Здесь солнце не скрипит, и облаками машет,
И я стою под ним и силюсь разглядеть
Кого-нибудь вверху; тебя не видно, Паша,
Не видно никого, и пусто, как в воде.
Я знаю, что в раю сменили все названья,
Что ты меня искал и все не мог найти,
И вот смотрю наверх опухшими глазами -
Я так устал не есть, не спать и не платить.
А небо так вокруг, так кружится на плечи
От водки сентября, осенней и сплошной -
Бардак, кругом бардак, я снова засекречен,
А знаешь - жизнь идет, и все вокруг смешно.
Здесь есть метро и пыль, и мне все это можно,
И Питер все точней, все ближе с каждым днем,
А дни себе идут, и небо так надежно,
Что можно жить совсем не думая о нем.
А я тебе наврал - я все-таки уволен,
И пакостно бренчат трамваи по земле,
И тряпки облаков, и ветер землю солит,
И сыплется в людей, и засыпает след.
У них сегодня снег, и чай у них с нагрузкой,
А у меня коньяк и небо надо мной -
Я вспоминаю рай и забываю русский,
И все хожу один - и пьяный, и больной.
4. (Письмо на землю)
Привет начальству. Я все также, Миша,
Работаю по сменам через день.
Здесь холодно, как, впрочем, и везде;
Внизу Голландия и видно только крыши.
Смешно сказать - на складе нету хлеба,
Еще смешней сказать наоборот,
А облака все шоркают об лед,
И крутится ободранное небо.
Вчера ходил в кино - опять на "Френсис" -
Не очень, Миша - смотришь, как баран;
Живу один и бреюсь по утрам,
А на Земле все хуже, впрочем - хрен с ней.
Вчера ходил замаливать грехи.
Не замолил. Христос приедет - спишет;
Потом опять читал твои стихи.
Ты молодец, а я старею, Миша.
Меня, наверно, надо увольнять,
И в горле ком сухих и горьких листьев -
Все меньше взглядов, помнящих меня,
И меньше споров. Больше только истин.
* * *
А. Зинатуллин - К. Уваров
Ольге Петуховой.
Уведи меня в дальние страны -
В дальних странах всегда хорошо;
А здесь ветра продувают карманы,
И метели сотрут в порошок.
Я не верил, что ты где-то близко,
Черте где черте с кем ночевал,
Черте чем напивался до визга,
И на все остальное плевал.
То ли совести было навалом,
То ли лет впереди, а сейчас -
И дороги лежат, где попало,
И в ответ удивленно молчат.
Жаль, что нужен я стал слишком поздно,
Мне не вскрыть ни один лабиринт,
Я отчаялся вспугивать звезды
И забыл, как с людьми говорить.
Будто взгляды луна мне плодила -
Полюбуйся - не свет, а болезнь...
Лечь бы в душу тебе, как в могилу,
С сапогами в нее бы залезть...
Я не стану ни меньше, ни тише,
Но манить перестану собой,
Будто веру в себя просадивший,
Но оставшийся любящим Бог.
Упаду на орла или решку,
Загадаю, чтоб кто-то нашел.
Ты поднимешь. Ты будешь, конечно,
В дальних странах, где все хорошо.
Где от глаз не потребуют пламя,
И не надо друзей и подруг,
Где нас больше не встретят цветами
И не будут выламывать рук.
Я устал, как пустые карманы,
Выворачивать к небу глаза.
Уведи меня в дальние страны -
В дальних странах всегда чудеса.
Может быть, передернет мне душу,
Как затвор, а потом, по весне -
Снова женщина стонет во сне,
Говорит - и отчаянье глушит.
И фонарь, осыпаясь известкой...
Просыпаюсь - как жизнь провожал.
Уведи меня, чтоб папироской
Я луну бы тебе подержал.
Станут ближе за звоном стаканов
И роднее за грустью шприцов
Те пределы, где взглядом стеклянным
Мы друг другу посмотрим в лицо.
Там, где небо страшнее, чем память,
Где по небу луну волокут,
Будет ветер пинать каблуками
По канав и дорог молоку.
Будут люди руками большими
Провожать позади и внизу
И подбросят потом на машине -
До конца уже нас довезут.
Уведи меня в дальние страны,
В дальних странах всегда хорошо,
А здесь ветра продувают карманы,
И метели сотрут в порошок.
* * *
В. Кабанову
Я не знаю - я знаю, что тошно,
Что опять возвращаться забыть -
Вот и свиделись, старая. Что ж ты
Хоронилась за пни да столбы.
Как меня колотило по жилкам,
Как лупило меня по бокам,
Как я шел, подставляя снежинкам
Головы моей грязный стакан,
Где-то с краю луну оттопырит,
Измозолится с краю до дыр,
Что ломился в пустые квартиры
И под дождь вылетал из квартир.
Не глушил же я рыбу, маманя,
Что словечки по пять килограмм
Кверху брюхом всплывали в стакане,
Что топил их обратно в стакан.
Что с того, что я был или не был,
Напивался ли в стельку ли, в дым,
И смотрел на нелепое небо
И шатался под небом гнедым,
Что затянут кругом, запоют,
Что задуется с тысячи родин,
Что с того, что стою - я стою,
Остальные уходят, уходят.
Умолкая на пару глотков
Ой как хочется, хочется, братцы
Замотаться бинтов облаков
И шарфом облаков размотаться.
Наплевать и уйти, и вернуться,
Полуночною дверью заныть,
Застывая гримасой луны
Застывать в перекошенном блюдце,
Где закат над Россией, закат,
Где у солнца заржавлены клапаны,
И летят, и летят облака,
Шевеля перебитыми лапами -
Восвояси летят облака.
Расколоться луне утонуть
На звенящие желтые части
В этом небе заштопанном настежь,
В этом небе идущем ко дну.
Пусть оно надорвется и взвизгнет,
Пусть луна разлетится углем -
Я стою кочегаром по жизни -
На своем, на своем, на своем.
Все не помню, но помню, что тошно,
Что опять возвращаться забыть...
Вот и свидимся, старая - что ж ты
За заборы, за пни да столбы.
* * *
Они ползли из-под кровати
И убегали от меня,
Какая - в чем, какая - сняв,
Но в нарисованном халате.
Внутри законченного дня,
В парах вина и никотина,
Сидела все-таки Ирина,
Направив груди на меня,
К каким-то сказочным знакомым
Направив помыслов отряд,
И хохотал стаканов ряд,
И я был в юности и в коме.
И голоса нетрезвый олух
Был без оков, и был таков:
"Чем дальше в лес, тем родней кров,
И наломаешь дров тяжелых".
Я говорил. В хмельной вуали
Она сидела у земли,
Крылатых мыслей журавли
Из головы не вылетали.
И вдруг я загадочно, как по-японски,
Сказал, возвышаясь в махровом халате:
Мол, туфли получишь ты в первом киоске,
В другом тебе выдадут белое платье.
Узнав, что не принц я в глазах ее светлых,
Сказал ей с обидой, но все-таки твердо:
Что третий ларек превратится в карету,
И можно поехать на танцы в четвертый.
Где снова окажется девственной плева,
Столом сервированным - водочный ящик,
Где примут тебя как и за королеву,
Но в полночь, наверно, придет настоящая.
И в восемь она уползла на корячках,
Пугаясь дворцовых мазурок и вальсов,
То зная, во что превратится жевачка,
То думая - вдруг я над ней посмеялся.
Очухался я, как портрет на обложке,
Вернее, случайно раскрытой странице:
Она возвращалась в одной босоножке,
Сказав, что вторая осталась у принца.
Всегда нет времени проверить,
Бросая сумрачный подвал,
И свет несется, и слова...
От фонаря - как от холеры.
Они ползли из-под кровати
И заползали на нее,
Срывая черное белье
И пуговицы на халатах;
Потом я вез их по домам,
Читая Блока и морали,
Но строчки в них не попадали,
Как почерк - в строчки телеграмм.
И вот они по миру бродят -
Кто в шубе, кто - без сапогов,
Проходят воду и огонь
В своеобычном женском роде,
Чтобы понять потом: увы,
Отжить - не значит отвертеться,
И легче пить вино от сердца,
Чем есть топор от головы.
ПОБЕГ
М. Тюмковой
Колючка трещала и с матом,
И с каждым сугробом вперед -