и назвал имя его генерала. Потом прибавил: — Вы Жанну помните? Я был ее женихом.
Хилари вздрогнул, и вдруг его непроизвольно затрясло. С самого начала он, не задумываясь, решил, что визит француза как-то связан с его работой, и упоминание имени генерала лишь подтвердило его догадку. Теперь же — сразу поверил незнакомцу, хотя тот не предъявил в подтверждение никакого документа.
— Входите, — сказал Хилари, и из гостиной раздался голос матери:
— Кто там, Хилари?
Он оставил незнакомца в холле и поспешил к двери в гостиную.
— Это по делу, из моей части. Могу я провести его в столовую?
— О Господи, неужто нельзя оставить тебя в покое хотя бы на Рождество? — ответила миссис Уэйнрайт. — Да, я думаю, в столовую можно, там прибрано.
Хилари затворил дверь в гостиную и мимо нее провел незнакомца в столовую.
— Снимите пальто, — сказал он. — Я принесу что-нибудь выпить.
Он открыл сервант и достал бутылку пива и два стакана.
Француз снял пальто, шарф и буквально рухнул в кресло в торце стола. Лицо у него было изможденное, и, пока они разговаривали, глаза то закрывались, то открывались слишком широко, словно он все время изо всех сил старался быть настороже.
— Лучше я вам сразу скажу: в Англии я пробуду всего сутки, и никому, кроме тех, с кем я приехал встретиться, не следует знать, что я здесь. Кстати, мое имя Пьер Вердье, но пока идет война, пожалуйста, забудьте его. Что я приехал сюда — возмутительно, это прямое нарушение дисциплины и моего долга, но, когда договорю, вы поймете, почему я пренебрег этим и приехал. Только я должен быть уверен, что вы никому не скажете об этой нашей встрече, о ней знает ваш генерал, но больше никто.
— Если вы жених Жанны, я, вероятно, видел вас у нее, но я вас не помню.
— Нет-нет, — сказал француз, — мы обручились, когда война уже началась, а после этого мы с вами, конечно же, не бывали в Париже одновременно. К тому же помолвка не была официальной. Но после падения Франции мне все равно иногда удавалось видеться с Жанной и, случалось, с вашей женой тоже.
Он замолчал, напряженно-вопросительно посмотрел на Хилари, но тот застыл на стуле, тупо уставясь перед собой.
— Вы знаете?.. Не мне первому приходится вам сказать? — с трудом проговорил незнакомец.
— Я знаю, что Лайзы нет в живых, — хрипло произнес Хилари. — Я получил письмо из Министерства иностранных дел.
Он открыл бумажник, достал письмо и протянул человеку, сидящему напротив. Сугубо канцелярским языком в нем сообщалось, что из неточно установленных источников до них дошли сведения о гибели Лайзы Уэйнрайт от рук гестапо в Париже в декабре 1942 года. Мужу сообщалось также, что в настоящее время никакая другая информация им недоступна, но, если что-нибудь станет известно, ему напишут.
Пьер медленно прочел письмо, вернул Хилари и спросил:
— И написали?
— Ну, как сказать. Когда я получил это письмо, я им написал и спросил, известно ли что-нибудь о младенце, но в ответ получил всего несколько слов, что им ничего не известно, но опять было сказано, что, если что-нибудь станет известно, мне дадут знать. С тех пор ничего, кроме… — Во рту мучительно пересохло, он оборвал себя, трудно глотнул.
Пьер ждал.
— Я получил письмо от Лайзы, — наконец с усилием вымолвил Хилари. — С тех пор, как мы расстались в Париже в тысяча девятьсот сороковом, это третий раз я получил от нее весточку. Вскоре после моего возвращения в Англию пришла открытка Красного Креста — всего пять слов, но я узнал, что она и ребенок живы и здоровы. Месяца через три нового письма я не получил, но пришел человек из Военно-воздушных сил Великобритании. Я жил здесь, у своей матери, — когда я выбирался из Франции, меня ранило в ногу, она плохо заживала, а деваться мне больше было некуда… — Хилари чувствовал себя обязанным объяснить незнакомцу, почему он тогда оказался у матери, но тому эти подробности ничего не говорили. — Этого человека из ВВС сбили во Франции, а когда он пробирался оттуда в Англию, он переночевал в нашей… в лайзиной квартире, и она попросила его повидаться со мной. Он был не очень разговорчив, она не передала с ним записку, опасалась, вдруг его схватят, и только и сказал, что они живы и здоровы. Вскоре я увидел его имя в списке погибших, раненых и пропавших без вести. Потом я больше ничего о них не знал. — Голос, которому он до сих пор не давал воли, вырвался из-под контроля, в нем зазвучало неистовое волненье. — Ничего, совсем ничего, пока не пришло это письмо из Мининдела.
— А последнее письмо, от Лайзы? — мягко спросил Пьер.
Сидя на обитом гобеленом стуле в материнской столовой, Хилари опять повторил в уме последнее письмо Лайзы:
«Любимый мой, дорогой Хилари», — начиналось оно. Эти слова были написаны по-английски. Все остальное — по-французски.
«Я уверена, что это письмо дойдет до тебя, правда, ни в чем другом я уже не уверена. Теперь я понимаю, что поступила по отношению к тебе совершенно недопустимо. После того, как ты оставил нас здесь, в Париже, мне, наверно, надо было думать только о том, чтобы сохранить нас для тебя. Когда я оправилась, мы еще могли перебраться на неоккупированную землю, затаиться там и ждать, хотя даже там меня наверняка могли интернировать, оттого что я по рождению полька, или, с таким же успехом, оттого, что замужем за англичанином. Как знать. Во всяком случае, тогда мне казалось, что надо ждать тебя дома, а позднее — что надо продолжать свою работу. Я знала, что Ральф благополучно вернулся в Англию, значит, он с тобой увидится и ты узнаешь, какая у меня работа. Я не сомневалась, что должна выполнять эту работу, хотя бы эту, и, если мы достойны того, чтобы выжить, мы должны быть готовы рисковать. Но, оказывается, я трусиха и мне страшно за тебя и за нашего малыша.
Может быть, все еще в порядке, но мы так не думаем, мы думаем, что нас раскрыли, а это конец; однако уехать я не могу — если все в порядке, попытаться исчезнуть значит признать слишком многое. Я отправила Джона к Жанне. В мою работу она не вовлечена и позаботится о его безопасности, пока этот ужас не кончится, и тогда ты сможешь приехать и забрать его.
Милый мой, дорогой, стараюсь писать спокойно, стараюсь сказать тебе все, что непременно хочу сказать, но мне нестерпимо больно, и оттого