тени. Наконец негромко проговорил:
— Что ж, видимо, мне пора кое-что тебе объяснить. Следовало бы, конечно, сделать это намного раньше, но я… не думал, что в этом возникнет необходимость. Да, ты прав. Я знал, что Келеборн лелеет мысль заменить «эстель» дубликатом.
В ответе, в общем-то, не было ничего неожиданного — но Гэджу показалось, будто горло его вновь сжала неумолимая лапища Шаваха. Так, что разом кончился воздух и невыносимо заболело в груди.
— Ты обещал мне вернуть амулет в целости и сохранности. Ты обещал!
Гэндальф втянул руки в рукава.
— Что ж… я не сдержал свое слово, Гэдж, и мне горько от того, что ты теперь вправе посчитать меня человеком бесчестным. Но в тот момент, когда я давал тебе это обещание, я еще не знал, что за история связана с амулетом.
— Какая история?
Гэндальф смотрел куда-то мимо орка, поверх его плеча. У него был вид человека, пытающегося устоять на ногах после крепкого удара поддых.
— Много лет назад «сит-эстель» принадлежал дочери Келеборна.
— Да?
— Она попала в плен к оркам и едва не погибла, а амулет на долгие годы был утерян для эльфов. Он, как ты знаешь, оказался во владении твоего племени, а Келеборн, конечно, не мог этого стерпеть… И поэтому решился на подмену. «Сит-эстель» для него — такая же память о дочери, как для тебя — память о матери.
Гэдж молчал. Этого он не знал. Саруман ничего не говорил ему ни о чьих дочерях. Знал ли Белый маг историю амулета? Если и знал, то Гэджа об этом не счел нужным поставить в известность. Как всегда.
— И ты… ты считаешь, что он, этот эльф… был прав? Когда надумал подменить амулет?
— Бывают обстоятельства, когда нет правых и виноватых, друг мой. Келеборн просто не желал идти с тобой на конфликт и хотел оградить тебя от неприятного для тебя знания.
— Уберечь меня от «душевной травмы», да? — орк презрительно кривил губы. — Он просто хотел провернуть это паскудное дельце по-тихому и за моей спиной. А ты был с ним согласен… «Друг эльфов»!
— Я не думаю, что ты вправе меня за это осуждать. Да — мне казалось, что лучше будет просто подменить «эстель», чем позволить Келеборну отобрать его у тебя силой.
— Это было… подло! Почему он мне… и ты… ничего не сказали?
— Если бы сказали, ты бы согласился взять копию вместо оригинала?
— Я… не знаю. Но вы должны были хотя бы спросить… узнать мое мнение… А вы решили всё за меня! Как будто я… пустое место! Юродивый! Орк! И как… как я вообще после всего этого могу тебе верить?
Гэндальф порывисто подался вперёд, коснулся кончиками пальцев его плеча.
— Гэдж…
— Что? Что — Гэдж? — Орк вскочил. — Я уже пятнадцать лет Гэдж! И что?
Внутри него все переворачивалось. Ему хотелось швырнуть кружку с остывшим чаем в смущенное лицо мага, затопать ногами, расшвырять по сторонам убогий скарб, броситься вон из этой тесной крысиной норы, устроить истерику — как можно более глупую, неуместную и безобразную. Почему-то все вдруг навалилось на него разом — отъезд Сарумана, нападение Шаваха, предательство Гэндальфа; точно каменный свод над его головой затрещал и обрушился ему на плечи тоннами и тоннами сырого камня, придавил его к полу, навек похоронил в стылой тьме — мёртвого, одинокого, изломанного, раздавленного вусмерть.
Гэндальф тоже поднялся и стоял, как-то сгорбившись, опустив плечи — близкий и одновременно отстраненный, точно отделенный от Гэджа стеклянной стеной. В жидком свете свечи, установленной в глиняном черепке, маленькая сырая келья казалась наполненной толпой жутких, постоянно меняющих очертания теней.
— Для тебя это действительно важно? — помолчав, негромко спросил волшебник. — Иметь подлинник, а не копию?
Гэдж медленно опустился на лавку, обхватил голову руками. Ему казалось, будто кто-то бесцеремонно запустил ему в затылок огромный черпак — и неторопливо перемешивает, перемешивает его мозги, как закипающую кашу…
— Важно, — прохрипел он. — Даже не для меня…
— А для кого?
Гэдж не успел ответить.
Свеча погасла.
Долгий, глухой, тоскливый вой донесся из чернильного мрака. Он начался на низкой, басовой ноте, но с каждой секундой становился выше, пронзительнее, нестерпимее, ввинчивался в уши, словно бурав. Гэджу и раньше частенько доводилось слышать в Замке нечто подобное, но никогда — так сокрушительно, так страшно, так близко… Орк оцепенел, парализованный ужасом; леденящий холод пришел откуда-то извне, просочился сквозь волглые стены, погрузил тесную келью во мрак глухого склепа, — а жуткий вой все не прекращался, все ломился сквозь тьму, сметая на пути всякий свет и радость, пронизывал насквозь, как смертельный удар, рвал хрупкие струны нервов, выворачивал наизнанку душу, терзал и буравил мозг. Гэдж, кажется, тоже кричал — но не слышал себя; на минуту-другую он словно утратил ощущение реальности, выпал из ткани бытия, оказался вне времени и пространства, самые отвратительные воспоминания — те, о которых он навек хотел бы забыть — тяжело всколыхнулись в его душе, восстав из глубин памяти, точно полуразложившиеся мертвецы из могил: он вновь брел по подземелью мимо смрадных застенков, и заглядывал в нечеловеческие глаза шаварга, и видел разбитое, покрытое струпьями засохшей крови лицо Гэндальфа, распростертого на полу вонючей темницы, и читал жадное желание убийства на перекошенной роже Шаваха… Очнулся он резко, рывком, словно его окатили ведром холодной воды.
Тишина была оглушительной, как раскат грома.
Гэдж трясся всем телом. Он внезапно обнаружил, что стоит на коленях, уткнувшись лицом во встрепанную бороду волшебника, и теплые, чуть дрожащие ладони Гэндальфа крепко зажимают ему уши. Маг обнимал Гэджа и прижимал к себе, поглаживая по голове, слегка покачиваясь всем телом из стороны в сторону — так успокаивают испуганного ребенка… Зубы у орка стучали по-прежнему, но он поспешно отпрянул, отстранился, стыдясь своего смятения, своей такой неожиданной, прохватившей его насквозь судороги ужаса. К счастью, в кромешной тьме Гэндальф не мог видеть его лица; волшебник прерывисто вздохнул и что-то невнятно пробормотал, потом в темноте негромко стукнуло огниво: раз, и другой… Полетели искры, показавшиеся во мраке ослепительными, трут вспыхнул, и Гэндальф вновь засветил потухшую — будто от страха! — оплывшую свечу.
Тьма нехотя отступила — не рассеялась, но расползлась, тяжело осела в углах. В мерцающем свете воскового огарка лицо волшебника — желтовато-белое, как пергамент — бледным пятном выступило из мрака. Он держал ладони над пламенем свечи, словно намеревался не то защитить, спрятать дрожащий огонек от холода и тьмы окружающего мира, не то просто согреть руки этим жидким, слабым и неуверенным теплом.
Гэдж только сейчас ощутил, что в