Читать интересную книгу Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник) - Рафаэль Сабатини

– При чем тут оскорбление? Мы говорим об условиях сделки. Ваши обязательства могут считаться выполненными только после того, как наша тяжелая борьба будет доведена до конца.

Вендрамин криво усмехнулся:

– Слава богу, мессер, что ваш отец не разделяет этих узких злопыхательских взглядов.

Тут уж граф не мог не вступиться за сына:

– Злопыхательство здесь ни при чем, Леонардо. Поймите, что, не говоря обо всем остальном, патриотизм требует самых прочных гарантий. Если бы речь шла только о наших личных интересах, я был бы менее придирчив. Но тут затронуты интересы Венеции, и поэтому мы обязаны убедиться, что вы сделали все, что от вас требуется, прежде чем вознаградим ваши усилия.

В гневе Вендрамин забыл о всяком благоразумии:

– Вы требуете гарантий? А почему бы тогда и мне не потребовать их от вас? Гарантий того, что я не напрасно направляю мнение барнаботто в нужное вам русло?

Опершись рукой о колено, граф искоса взглянул на высокую, импозантную фигуру Вендрамина:

– Не хотите ли вы сказать, что могли бы направить его и в другую сторону?

Вендрамин был так раздражен, что опять поспешил с ответом:

– А почему бы и нет? Раз у меня нет гарантий, что со мной поступят справедливо, то я вполне мог бы пустить дело на самотек и позволить им придерживаться якобинских взглядов, которые для них более естественны.

Доменико поднялся, презрительно скривив губы:

– Так вот каков ваш патриотизм! Вас возмутило слово «сделка», а оказывается, что Венеция для вас ничего не значит? Что же вы за человек, Вендрамин?

У Вендрамина было чувство, что он попался в ловушку, и, как пойманный зверь, он всеми силами старался из нее выбраться.

– Вы опять неправильно поняли меня, причем намеренно. О господи! Как я могу взвешивать свои слова, когда вы заставляете меня все время отбиваться от обвинений, Доменико?

– Слова, которые не взвешены, лучше всего раскрывают суть.

– Но в данном случае слова не выражают того, что я думаю.

– Дай бог, чтобы было так, – холодно обронил граф. Насколько благосклонно он держался до сих пор, настолько же суров был теперь.

– Так и есть, синьор! Я был возбужден и говорил, не думая, что мои слова будут поняты превратно. Клянусь Богом, я буду драться за Венецию так же яростно, как Брагадин за Фамагусту.[226] Против меня тут выдвигают столько несправедливых обвинений, что я уже говорю то, что не соответствует моим мыслям. Единственное, чего я хотел, синьор, так это попросить вас подумать, не является ли все уже сделанное мной доказательством моего рвения, достаточным, чтобы допустить меня к тому счастью, к тому блаженству, о котором, как вы знаете, я мечтаю.

Доменико хотел ответить, но отец остановил его. Граф говорил вежливым и спокойным, но довольно холодным тоном:

– Если бы вы ограничились просьбой, Леонардо, мне трудно было бы устоять против нее. Но то, что вы наговорили…

– Я уже объяснил, синьор, что мои опрометчивые слова не выражают моих взглядов. Клянусь, что это так!

– Если бы я вам нисколько не верил, то отказал бы от дома сегодня же. Но что сказано, то сказано, и это пошатнуло мое доверие к вам и заставило меня осознать, что ваш брак с Изоттой следует отложить до тех пор, пока мы не доведем нашу трагическую борьбу до конца. Я должен так поступить не только из-за своих принципов, но и ради Венеции.

Вендрамин проклинал коварство Доменико, который, как он знал, его недолюбливал, и собственную несдержанность, помешавшую ему добиться цели. Но, во всяком случае, он сохранял позиции, которые занимал до сегодняшней попытки, и оставалось только отступить на них без ощутимых потерь. Он понурил голову.

– Признаю, что я сам виноват, а ваше решение справедливо, синьор. Я постараюсь принять эту отсрочку со смирением, которое загладит мою сегодняшнюю нетерпеливость. Надеюсь, что заслужу этим ваше доверие.

Граф подошел к нему и легонько похлопал по плечу:

– Я понимаю вас, Леонардо. Мы забудем этот инцидент.

Однако разговор, состоявшийся после ухода Вендрамина, показал, что инцидент не забыт. Граф Пиццамано сидел в кресле, погрузившись в мрачные мысли. Доменико некоторое время наблюдал за ним, затем спросил:

– Надеюсь, теперь вы видите, отец, за кого собираетесь отдать свою дочь?

– Я и до этого видел его недостатки, но считал, что его искренний патриотизм перевешивает их, – устало ответил граф. – Но ты своим неожиданным замечанием сегодня заставил его раскрыться, и стало ясно, что его патриотизм – это притворство ради собственной выгоды, что он человек без убеждений и без совести. Да, Доменико, я все вижу, я не дурак. Однако я должен забыть все это, как обещал ему. Он высказал угрозу, а его дальнейшие попытки отказаться от своих слов ничего не значат. Он дал понять, что в случае, если я расторгну его помолвку с Изоттой, он вместе со своими дармоедами-барнаботто перейдет на сторону размножившихся в последнее время обструкционистов, франкофилов, якобинцев. А если это случится, то ты и сам понимаешь, что при таком доже, как этот слабак Лодовико Манин, судьба Светлейшей республики будет решена. Даже если Бонапарта разгромят или он не станет захватывать наши земли, Венецию будет ждать та же участь, какая постигла Реджио и Модену. Наши традиции будут вырваны с корнем, наше достоинство будет втоптано в грязь, от бывшей славы Венеции не останется ничего. Будет установлено демократическое правление, а на площади Святого Марка посадят Древо Свободы. Вот альтернатива, которую нам предлагает этот подонок. Но она для нас неприемлема.

Глава 16

Глаз дракона

В последующие дни Вендрамин держался в Ка’ Пиццамано очень скромно – это был кающийся грешник, посыпавший голову пеплом и униженно пытающийся возвратить расположение хозяев дома. Доменико, на его счастье, все время находился в своем форте. Франческо Пиццамано имел склонность приукрашивать неизбежное и надеяться на лучшее. Он ни разу не напомнил Вендрамину об имевшем место неприятном разговоре, но в обращении с ним был вежлив и холоден. Вендрамин это чувствовал и огорчался. Однако у него были заботы и поважнее. С каждым днем все острее ощущались финансовые затруднения, которые он рассчитывал преодолеть с помощью брака. Виконтесса, всегда столь щедрая, стала менее охотно делиться с ним содержимым своего кошелька. Страх потерять все, связанный с отсрочкой женитьбы, многократно возрастал из-за непрестанно мучившей Вендрамина мысли, что Марк-Антуан является его соперником. И совершенно неожиданно он получил свидетельство того, что это соперничество не только реально, но и имеет такие глубокие корни, о которых он даже не подозревал.