выливает немножко водки на стол, берет из рук Ганеле свечку и зажигает пролитое.
В синее пламя погружает он пальцы и трет себе лоб, чтобы он был ясным, сердце — чтобы оно было добрым, шею — чтобы была крепкая, и мажет себе изнутри карманы… Но поможет ли эта манипуляция с карманами, если в них не появилось ничего ценного после стольких расставаний с принцессой Саббат?.. Ах, помогло бы на этот раз, хоть немного!
Но нет, опять не помогло.
У папы несчастливая рука.
В полянских семьях уже обмениваются пожеланием «Гите вох!»
— Папа, мама, идемте! — зовет Ганеле.
В потемках тянутся халуцы к хате Абрамовича. Комната полна народу. Дети притаились на печи. Вот Лейб Абрамович встает — и все смолкает. Он разрезает сапожным ножом конверт, и кажется, будто это архангел взмахнул мечом своим. Лейб Абрамович вынимает письмо, разворачивает его и торжественно подаст Шлойме Кацу. Шлойме умеет читать без запинки. Наступает полная тишина. У Ганеле колотится сердце.
Письмо оказалось длинное, деловое.
Палестинский комитет жаловался, что переселенцы, присылаемые из Подкарпатской Руси, — самые неквалифицированные из всех эмигрирующих рабочих, наименее способные и прилежные. Поэтому кандидатов для гахшары нужно отбирать особенно тщательно и обдуманно. Желательны квалифицированные земледельцы, столяры, плотники, каменщики, штукатуры, кузнецы (ах, Срулю Нахамкесу словно кто поднес сладкого вина, и оно вдруг разлилось у него по жилам), слесари, механики, инструментальщики и лечебные массажисты. Но там ощущается избыток портных, швей, сапожников (узкая полоска щек между бородой и глазами у Лейба Абрамовича сильно покраснела), стекольщиков, мужских и дамских парикмахеров, зубных техников, — приезд этих специалистов нежелателен.
Что касается гахшары, организованной в Моравской Остраве, то каждый новый член должен сам оплатить все путевые расходы и привезти: два верхних платья («Ого!»), две смены белья, две пары обуви, подушку и одеяло («Ай-вей!»). Общежитием обеспечивает организация, работа членам гахшары будет предоставлена на фабриках и в мастерских Большой Остравы{277}.
Заработная плата каждого, независимо от размеров, вносится в общую кассу. Из этой суммы покрываются расходы на общественную кухню, стирку белья и уборку помещения; курящим мужчинам выдается на руки три кроны в неделю на папиросы, женщинам — крона на почтовые марки. Остаток будет передан палестинскому фонду («Ай-вей!»). Пребывание в гахшаре продлится не менее восьми месяцев. Руководитель, которому надлежит беспрекословно повиноваться, будет каждый вечер, а в праздничные дни до обеда преподавать членам гахшары древнееврейский язык и основы идеологии. В конце будут произведены испытания, после которых лица, признанные комиссией годными в умственном и физическом отношении, будут внесены в список уезжающих в Палестину и отправлены туда по мере получения эмигрантских удостоверений, выдаваемых Палестинскому комитету Великобританией{278}. Дорога до Палестины стоит тысячу пятьсот крон, и каждый оплачивает ее сам («Ай-ай-ай-ай… Ай-ай!»). Еще раз настойчиво напоминаем вам, что совершенно недопустимо, чтобы организации проявляли такую медлительность в переводе членских взносов, какая наблюдается в полянской организации. Уведомляем вас, что если вы в ближайшее время не погасите задолженности по вступительным и очередным взносам, мы будем вынуждены написать об этом случае в прессе.
Обетованная земля отцов исчезла в неоглядной дали; благовоние Палестины, заботливо хранимое под пробками склянок и так благоговейно вдыхавшееся полчаса тому назад, улетучилось, сменившись запахом пота в сапожной мастерской.
Полянцы стояли и сидели, не двигаясь; только из груди у них вырвался последний вздох, как из баллона, подвергнутого сильному давлению: «Ай-ай-ай-ай-ай…» Но вздох тихий, неслышный.
Львиная физиономия Лейба Абрамовича вовсе не была победоносной, а его блуждающий взор отнюдь не обличал в нем полководца, когда он спросил голосом, полным сердечной тоски:
— Кто желает ехать в гахшару?
Никто не ответил.
Стояла тишина, от которой веяло холодом. «Конец халуцев… конец руководству… конец Поляне», — зашевелилась в мозгу Лейба Абрамовича мучительная мысль. Но вдруг в тишине прозвучал ясный голос:
— Я.
Это был голос Ганеле Шафар. Все повернулись к ней.
Благословенна спасшая великое движение!
Ах, в ушах Лейба Абрамовича звук ее голоса прозвенел серебряным колокольчиком!
Никогда еще сигнал горниста, возвещающий осажденному лагерю приближение помощи, ни вызывал такого ликования в предрассветной мгле.
Да вознаградит тебя бог! И душа вождя, съежившаяся было на дне окопа, сразу воспрянула. Вот она уже ринулась из ворот, размахивая мечом над головой.
— Гана Шафар! — кричит во весь голос Лейб Абрамович. — Кто за?
Все!
— Кто против?
И его голос, его блуждающий взгляд, кажется, готов заранее сокрушить всякого, кто посмеет голосовать против, а взъерошенная борода грозит бедой.
— Никого.
Гама Шафар выбрана.
И Ганеле, героиня вечера, воплощение славы и предмет ненависти в ближайшем будущем, стоит, выпрямившись, на виду у всех, раскрасневшаяся, улыбающаяся, и сердце у нее стучит, как молоток. Потому что судьба Ганеле Шафар решена на всю жизнь. Бесповоротно.
На другой день утром на ящиках и бочонках в лавке Фукса сидело народу больше, чем обычно, а Суриным приятелям и подругам пришлось даже стоять, опершись на прилавок. Они смеялись, им было весело. Какая радость! Какая победа! Сапожник обанкротился! Вот потеха!
Сура, улыбаясь, делила свое внимание между друзьями и покупателями.
— Нет, в кредит мы не отпускаем, и отцу никакой работы не требуется, — говорила она со спокойной улыбкой русину-лесорубу. — Ну, пойдите в кооператив: там, наверно, поверят; или, может, у Шафаров… Что я вам говорила? — продолжала она по-еврейски. — Никто не едет! Одна Ганеле Шафар. Понимает, что, если у тебя ничего нет, ты должен позаботиться о себе, пока молод и красив. А в Остраве, конечно, женихи только и ждут, когда из Поляны приедут невесты… Отца нет дома, — ответила она лесорубу. — Не знаю, когда придет, но в кредит и он вам не даст… Дурачье! Рассчитывали прокатиться в Остраву и в Палестину даром. Вчера удивлялись, что надо восемь месяцев за так проработать в Остраве! Ну, не говорила ли я вам, что это просто выманивание денег?.. И что нужно взносы платить, тоже не могли понять.
Сура смеется и кладет перед русинкой сверток со словами:
— Нет, конфет мы не даем… Господин Шафар всегда дает вам пакетик для ребенка? Да? Ну и я в грязь лицом не хочу ударить. Но дайте-ка мне на минутку вашу покупку, я положу вам товара на три кроны дешевле или обвешу вас на две, и тогда тоже на пятьдесят геллеров насыплю пакетик… Ах, не хотите? Вот видите!.. Вам что угодно? — обратилась она к другой покупательнице, набивая себе рот шоколадом с начинкой. — А чем живет вся эта куча секретарей, которые разгуливают по Праге и ничего не делают?.. Или они думали, что кто-то будет обучать их древнееврейскому языку и этой