были, и, узрев ее, вы, народ Домбанга, хранители древнего обычая, вместе с нами станете служить его великой и святой цели.
Шепотки перешли в недовольное ворчание.
В толпе поднялись новые, более громкие голоса – так распускаются после дождя цветки растения под названием «сердце изменника».
– Пошел ты со своей великой и благородной истиной!
– …Аннурская свинья…
– Домбанг никому, кроме Троих, не кланяется.
Посланец – Валака Ярва – кивнул, словно ждал такого взрыва, словно видел в собравшихся на мосту людях замороченных глупой сказкой детей. Он поднял руку.
– Трое достойны вашего поклонения, но они – не всё! Владыка содержит в себе Троих, и он выше их, шире их. Потому он и зовется Первым. Ваши боги перед ним – как луна перед солнцем. Он грядет, люди Домбанга, и вы увидите, что он подобен тем, кого вы чтите, но сильнее их, быстрее, мудрее, больше!
– Надо его вытащить, – сказала Бьен, взяв Рука за локоть.
Рук взглянул на нее:
– Как ты думаешь его вытаскивать?
– Не знаю, – ответила она, проталкиваясь вперед, – но еще десять фраз, и язык ему прибьют гвоздями к перилам.
Прибитый к перилам язык при таких обстоятельствах можно было бы счесть благоприятным исходом. Во время чисток Рук видел, как с аннурцев сдирали кожу, привязывали к мостовым опорам и оставляли ждать прилива, резали на куски на приманку для крокодилов. Бывали вещи похуже, чем лишиться языка. И, судя по изменению настроя толпы, их недолго было ждать.
Не только Рук с Бьен проталкивались к перилам. Люди на мосту слились в тулово огромной змеи, мало-помалу охватывающей свою жертву. Этот идиот только потому был еще жив в распаляющейся толпе, что никто не собрался с духом нанести первый удар. Толпа держится, пока не сорвется. А уж тогда она не знает удержу.
– Подвинься, – покрикивала Бьен, пробиваясь вперед. – С дороги!
Жилистый коротышка – по одежде судя, рыбак – раздражено зыркнул на нее:
– В очередь! Здесь каждому нужен клок от выродка.
«Не каждому», – угрюмо подумал Рук.
Он как можно мягче поднял рыбака и, морщась от боли в ребрах, переставил в сторонку.
– Эй! – выкрикнула Бьен, оказавшись всего в нескольких шагах от перил. – Эй!
Она замахала руками над головой.
Валака Ярва повернулся, встретил ее взгляд и кивнул, как кивают просительнице. Он будто не замечал разгорающейся в толпе злобы и думать не думал об уготованной ему жестокой смерти.
– Спускайся! – Бьен махнула на мост. – Тебя убьют!
Рук, сдержав проклятие, ухватил женщину за плечо.
– Ничего не выйдет, – понизив голос, зашептал он. – Поздно. Ты сегодня уже спасла одного идиота.
– Любите кротких… – выпалила она, отбросив его руку.
– Нашла кроткого! Торчит голым на перилах и вопит на весь свет, что служит величайшей и святейшей в мире цели.
– Любите тех, кого мир осыпает ненавистью, отвергает и гонит…
– «Гонит» – слишком слабое слово, чтобы описать, что с ним сделают эти люди. И с тобой, если попробуешь его выручить.
Ее сегодня едва не убили у него на глазах. Он не готов был снова такое увидеть.
Мост вздрагивал от топота. Сотни гневных голосов врезались яростью в ненастное небо. Кругом вырастал лес стиснутых до хруста кулаков. Рук, обводя толпу взглядом, почти не различал лиц из-за горевшей яростным жаром кожи.
– Кем мы будем, если не поможем этому человеку? – со слезами накинулась на него Бьен.
На язык просились сто ответов, тысяча. «Будем живыми, – хотелось выпалить Руку. – Слугами Эйры, а не кормом для рыб».
Спасти всех и каждого невозможно. Мятеж убил десятки тысяч, и ни Рук, ни Бьен даже не пытались их спасать. Дельта с малых лет внушила ему один урок: есть время драться, а есть – бежать. Камышовка не стыдится вспорхнуть при виде подползающей змеи. Даже крокодил отступает перед ягуаром. В плоть каждого существа вшит один простой и неизменный закон: «Выживи!» Ни один зверь не рискнет жизнью ради незнакомого существа, но ведь Бьен к тому и вела: она не зверь, и Рук, как бы ни провел детство, тоже.
– И наконец, – не унимался посланец; его взгляд посуровел. – Мое предостережение. Если вы не отбросите свое забвение, если залепите себе глаза грязью, если обратитесь спиной к истине… – Он глубоко вздохнул, будто наполнил грудь яростью и жалостью, и покачал головой. – Если вы отвергнете его, он уничтожит вас. Он разъемлет вас, как разъял множество больших, чем вы, и следующие жизни вы проведете червями и личинками, низшими из всех, кто когда-либо пресмыкался в ужасе на просторах этого огромного мира.
Он еще не окончил речь, когда из толпы вырвался здоровенный мужчина – Рук узнал Лупилу – и со злобной ухмылкой уставился на глашатая. Бьен, отчаянно вскрикнув, метнулась между ними. Ее спасла сумятица. В давке, среди дождя и шума, никто не разобрался в ее намерениях, приняв за исполненную праведного гнева горожанку. Только сумасшедший допустил бы, что она своим телом пытается заслонить незнакомца.
Лупила на нее даже не взглянул – еще одна удача, – а просто с бранью отпихнул в сторону. Бьен упала, но не сдалась: вцепилась ему в колени, как ребенок, упрашивающий взять его на руки, словно забыла, что этот самый человек совсем недавно чуть не придушил ее.
Ничего глупее и отважней Рук в жизни не видел. Эйра взяла его за горло, любовная хватка богини пересилила жажду жизни.
Он растолкал теснившийся вокруг народ, отшвырнул собственную боль, нырнул под выставленный вперед крюк плотовщика и в кипящей яростью толпе метнулся к перилам. Жрецы Эйры не были охотниками, следопытами, ловцами, но Рука с малолетства растили не жрецы Эйры.
Рук ударил голого в плечо, выбил из него дух и, когда тот сложился пополам, обхватил обеими руками и вместе с ним упал в кипящее внизу течение, подальше от смертоносной толпы.
5
– Милостью доброй Эйры!.. – выдохнула Бьен, бросаясь к ввалившемуся в дверь Руку.
Ее лицо омывал красноватый свет фонарика из рыбьей чешуи. Страх – страх и гнев исказили черты. На миг она окаменела, а потом ее волной накрыло облегчение.
– Живой, – сказала она, коснувшись его щеки, словно проверяла себя.
– Живой, – согласился он.
Большего о таком помятом человеке сказать было нельзя. Ру́ка била дрожь. Эхо ударов Лупилы отзывалось болью в груди и лице. Ребра слева при развороте дергало, из разбитых лба и губы капала кровь.
– Я только за фонарем зашла, как стемнело, – сказала Бьен. – Весь день тебя высматриваю.
– Извини, – отозвался Рук, стараясь осторожнее уложить на постель бесчувственного вестника. – Я делал все,