Конечно, я вполне постигаю и признаю: то, что я предпринимал, как офицер и приближённый российского императора, никак не может быть сопоставлено с деяниями моей матушки на благо империи российской, ведь фактически это она, слабая женщина (!), завоевала Польшу! Но я по мере скромных сил своих неуклонно и неизменно шёл по её стопам и в 1830-31 годах делал всё, дабы Польша не была отторгнута от пределов российской империи.
И, кроме того, полагаю, мне удалось оказать несколько личных и при этом крайне важных услуг государю Александру Павловичу и в 1812 году, и потом, и ежели бы не его, увы, слишком ранняя и неожиданная кончина, из-за которой он не успел воспользоваться моими подробнейшими доношениями, то заговор 1825 точно бы изначально провалился, и дело никак не дошло бы до восстания, столь пагубно сказавшегося на дальнейшей судьбе Российской империи.
Да, я отнюдь не равен великой женщине Софии Потоцкой-Витт, но я весьма многим столь счастливо похожу на неё, и очень даже многому с пользою научился у неё, никогда ни на минуту не забывая, что являюсь первым её отпрыском. И не забуду этого до последнего своего часа.
граф Иван де Витт.
Августа 10 дня 1839 года.
Поместье «Верхняя Ореанда» – то самое, дар светлейшего князя Григория Потёмкина матушке моей.
Часть вторая. Мобеж. 1818, или путешествие в Брюссель
Из записок графа Ивана Витта
(выдержка из тома «Жизнь после Бонапарта»)
1
Штаб российского экспедиционного корпуса во Франции (1815–1818 годы) сначала располагался в Нанси, а потом в Мобеже.
Мобеж был тогда крохотным, но чрезвычайно тесно застроенным городком. Он был весь окружён довольно ветхими уже крепостными укреплениями, около коих обвивается река Самбра.
Собственно, Мобеж – это паршивенькая деревенька, пристроившаяся к крепости, давно уже потерявшей какое-либо военное значение.
Незадолго до первой французской революции Мобеж принадлежал каким-то канониссам, то бишь монахиням женского католического монастыря, которые по поручению аббатисы заведуют какой-нибудь частью монастырского хозяйства: уходом за больными, обучением в монастырских школах, сбором милостыни и т. д.
Так вот, какие-то неведомые мне канониссы будто бы и владели городком Мобеж. В революцию всё добро, принадлежавшее неведомым мне канониссам, разграбили. И канонисс с того времени след простыл.
Стоявший в центре Мобежа большой дом, в два этажа, с весьма обширным садом – резиденция сбежавших канонисс – занял владелец местной мясной лавки. Однако с вводом российского экспедиционного корпуса дом был отдан командующему корпусом генерал-лейтенанту Михайле Воронцову.
Я был при нём в качестве генерала для особых поручений, и потому поселился рядышком, в домишке мобежского аптекаря, препротивного, скажу я вам, старикашки, невероятная скупость коего просто выводила меня из бешенства. Кормил меня всякой дрянью, давал спитой чай, а свечи у него были такие вонючие, что меня всё время душил кашель.
Со мною у аптекаря квартировал Иван Петрович Липранди, сын мавританского испанца, жившего в Италии, а потом на ловлю чинов бросившегося в Россию. Сей Иван Петрович (а точнее Педрович) Липранди правдами и неправдами дослужился до чина подполковника Генерального штаба. Был он отчаянный забияка, дуэлянт, мастер на разного рода каверзы, картёжный шулер. Местные жители, включая и моего аптекаря, его явно побаивались. Я же просто его терпеть не мог.
Однако граф Воронцов отчего-то этому прохвосту во всём доверял, и доверял настолько, что когда у него знаменитый парижский префект Видок, глава парижских шпионов, мушаров, как их называли, попросил у российского командования помощника для поисков заговорщиков-бонапартистов, то Воронцов ему указал именно на Липранди.
Липранди заведовал военною полициею при нашем экспедиционном корпусе. Он довольно часто отлучался в Париж (ездил как раз к вышеупомянутому Видоку), и эти отлучки были самой приятной частью нашего соседства.
Когда же Липранди оставался в Мобеже, то он всегда следил за мной, и когда я выходил из дому, то рылся в моих бумагах, отчего я всё самое ценное носил с собою. И знаю доподлинно, что Липранди доносил обо мне графу Воронцову просто регулярно. Но и я не оставался в долгу.
В своих докладных записках на имя государя Александра Павловича, я сообщал обо всех предосудительных или подозрительных действиях Михайлы Семёновича, не упуская при этом из виду и всякие пакости моего тёзки Липранди. Не исключено, что как раз по этой именно причине сей Липранди, по возвращении в Россию, был переведён в захудалый армейский полк и вскорости вынужден был выйти в отставку.
Но за Липранди и правда был грешок. Он убил на дуэли сынка почтенного мобежского лавочника (они оба волочились за одной местной красоткой). И я сообщил об этом государю, что привело потом обычно спокойного графа Воронцова в подлинное бешенство.
Однако чисто внешне отношения мои с Липранди был не просто корректные, но и дружеские. Забавно, что хозяин наш аптекарь принимал это за самую чистую монету и считал меня и Липранди за самых ближайших приятелей. Dadais, истинный dadais!
2
В первых числах октября 1818 года из Ахена, с конгресса, на котором, кстати, было решено, что российский экспедиционный корпус оставит пределы французского королевства и вернётся на родину, прибыл в Мобеж император Александр Павлович.
Остановился Его Величество в доме, который занимал граф Воронцов. Причём Александр Павлович каждый день после завтрака наведывался ко мне, и мы совершал совместный обход Мобежа, что вызывало у моего соседа (разумею, ясное дело, Липранди) просто приступы нескрываемого уже озлобления. Он меня возненавидел пуще прежнего. И я даже подумывал, что скоро быть дуэли.
Дом, который был занят графом Воронцовым, при всей своей поместительности, не имел помещения, пригодного для танцевальной залы, тем более что наш государь, помимо свиты своей, прибыл с прусским королём, принцами и множеством придворных дам. И вот что было придумано. Прямо к нижнему этажу приделали две большие палатки, богато убранные, так что в них был выход прямо из комнат.
Во время одного из балов, устроенном в этих палатках, я самолично видел, как граф Воронцов подвёл к нашему государю соседа моего Липранди и милостиво представил его Александру Павловичу. Я легко мог предположить, что именно говорил Воронцов. Конечно же, расхваливал на все лады сего Липранди и аттестовал его как величайшего ловца шпионов.
Так и оказалось. На следующее утро, во время очередной нашей прогулки по Мобежу, Александр Павлович со смехом поведал мне, что граф Воронцов и в самом деле рассказывал о Липранди всякие чудеса, как тот помогает знаменитому Видоку ловить бонапартистов.
Однако жизнь показала вскоре, кто более знает толк в бонапартистах-заговорщиках, я или Липранди.
Государь из Мобежа должен был отправиться в Валанасьен, на смотр нашего экспедиционного корпуса, а потом Его Величество собирался в Брюссель.
Между тем, знакомый мне комиссар из брюссельской полиции прислал мне срочную записку, в коей говорилось, что французский офицер Пульо де ла Круа рассказал о существовании заговора отставных военных и контрабандистов, имеющем целью захватить в плен нашего императора по дороге в Брюссель и заставить его подписать декларацию об освобождении Наполеона с острова Святой Елены.
В местечке Буссю, где должен был отобедать государь, кожевник Пише должен был под видом трактирного слуги подойти и отрезать постромки у лошадей, запряжённых в коляску государя. Остальное должны довершить бывшие офицеры наполеоновской гвардии, числом около сорока.
Я тут же рассказал обо всём государю. Александр Павлович отвечал, что он не собирается отменять поездку свою в Брюссель. Тогда я вызвался его сопровождать. Государь согласился и взял меня в свою коляску.
Когда в Буссю к нам подошёл трактирный слуга, я со всей силы ударил его хлыстом по руке. Пише заорал от дикой боли и отшатнулся. В толпе раздался ответный крик, полный паники, и тут же несколько десятков человек выбежали из толпы и бросились наутёк.
Государь был спасён. Потом, когда я вернулся в Мобеж, полковник Липранди съехал уже из дома аптекаря, поселился у Воронцова, и меня обходил стороной. Аптекарь был страшно огорчён потерей одного постояльца (он ведь и из-за одного су готов был удавиться), а я вот перемещением Липранди под крылышко графа Воронцова ничуть огорчен не был.
Граф Михайла Семёнович невзлюбил меня пуще прежнего, и всё-таки я оставался при нём генералом для особых поручений, но уже недолго: наш оккупационный корпус возвращался в Россию.
3
Нерасположение ко мне графа Воронцова подпитывалось вот ещё каким обстоятельством, чисто приватного свойства.