Читать интересную книгу Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта - Ефим Курганов

Как видно, де Санглен, наисообразительнейший гасконец, уже постигал, что моя беседа с Александром Павловичем напрямую касалась его, Санглена, интересов, как директора Высшей воинской полиции, постигал, что, как видно, я поведал нечто такое, чего он, Санглен, ещё не знает, хотя и должен, видимо, знать.

Санглен ведь был прекрасно осведомлён, что я – доверенное лицо Боунапарте в герцогстве Варшавском, и вот я тут, в Вильне, и беседую с российским военным министром и с российским императором. Так что крайнее нетерпение нетерпеливого гасконца можно понять, я думаю.

Но доволен происходящим де Санглен явно не был, и не мог быть доволен, и понятно почему: я ведь совершенно неожиданно и буквально враз стал вдруг резко обходить его, как знатока шпионских тайн. И значит, влияние моё на государя стало превосходить его, Санглена, влияние, что, конечно, не могло его обрадовать, зато насторожило, смутило, раздосадовало и даже расстроило.

В общем, моим нежданным появлением в замке военный советник был более чем взволнован, как удалось мне заметить, что было видно буквально невооружённым глазом. Но хватит пока о Санглене.

Меня самого Его Величество тоже вдруг сильно поразил, если не потряс совсем, и вот каким образом это произошло.

Когда наша многочасовая беседа была уже во многом как будто завершена, Александр Павлович вдруг спросил меня, обрушив на мою скромную особу целый каскад вопросов, которые могли смутить кого угодно:

«Кстати, Витт, а как тебе мадам Вобан? Ты остался доволен ею? Правда, ведь хороша? Правда, ведь прелесть? Но как тебе только удалось похитить её у генерала Понятовского, нашего заклятого недруга?! С твоей стороны это было настоящее завоевание, своего рода военный подвиг!»

Я совершенно онемел и застыл на манер статуи, так и не придумав, что же мне следует отвечать императору и как реагировать на сделанную Его Величеством похвалу об моём любовном приключении с мадам Вобан как «военном подвиге».

Я так и не постигаю до сих пор, откуда государь узнал про мадам Вобан и про мои приватные отношения с нею.

Может, Александр Павлович всё ещё состоял в переписке с моею супружницею Юзефою, и это она ему сообщила обо мне и мадам Вобан?! Не знаю. Может быть.

Не исключено и то, что наш император узнал про мадам Вобан, когда попросил (и может быть, того же Санглена) собрать для него сведения о военном министре герцогства Варшавского генерале Понятовском. Или каким-то непостижимым образом он знал её лично?

На самом деле, всё может быть, даже и то, что Александр Павлович сам когда-то был в связи с мадам Вобан. Ибо с кем он только не был в связи?! Он ведь тут был совершенно неутомим.

Задав мне свой крайне неожиданный вопрос, и не дождавшись ответа, государь вышел из своего кабинета с совершенно сияющим, счастливым лицом, что выглядело крайне необычным в той наитревожнейшей предвоенной обстановке (собственно, кампания Боунапарте уже началась). А ведь для сияния такого на прекрасном императорском лице были все основания, я думаю.

В самом деле, я сообщил Его Величеству и Барклаю не что-нибудь, а даты и маршруты вторжения Великой армии, указал основные места переправы через Неман, и представил списки завербованных шпионов на нашей стороне, а также представил письмо самого Боунапарте, из которого ясно было, что устроенный нами Дрисский лагерь он превратит в самую настоящую ловушку, которая погубит всю нашу армию. И это заключалось лишь в самой малой части доставленных мною весьма обширных сокровищ, ждавших ещё своего самого досконального обследования.

В общем, произошедшая в Виленском замке июня 15-го дня сценка была истинно ошеломительная (можно сказать, это было своего рода весьма сильное землетрясение в российском военно-придворном мире) – изменник и дезертир, коего требовали предать суду чести, оказывался на самом-то деле самым настоящим героем, который обвёл вокруг пальца самого Боунапарте.

Александр Павлович мигом уловил и отличнейшим образом оценил впечатление, произведённое моим появлением в Виленским замке. Его Величество лукаво мне с полнейшим пониманием подмигнул, и даже несколько раз, между прочим.

По моему разумению, подмигивание сие не иначе как означало следующее: вижу, вижу, любезнейший, что происходит; ну, и отлично, что удивил их всех – будут знать теперь, как таких молодцов, как ты, в предательстве обвинять, не знаючи на самом деле ничего, и имея в запасе одно недоброжелательство.

Думаю, что я верно распознал наивыразительнейшую мимику прекрасного государева лика, когда мы вышли из императорского кабинета, и тогдашние обитатели замка тут же сбежались глазеть на нас.

А вот Барклай-то был ничуть не изумлён и как-то торжественно серьёзен. Впрочем, как всегда: нет, всё-таки гораздо более, чем обычно, и даже понятно почему серьозность физиономии военного министра вдруг увеличилась, и морщинки раздумий сильнее и резче стали бороздить его чело.

Без всякого сомнения, Михаил Богданович уже готовился к скрупулезнейшему и одновременно чрезвычайно быстрому (французы-то уже были на носу, можно сказать), но совсем не скоропалительному изучению привезённых мною портфелей французской разведочной службы.

Он, кстати, подошёл ко мне, и внятно и даже, пожалуй, что и громко шепнул: «Господин полковник, вы не только оправдали все мои ожидания, но ещё и намного превзошли их все. Я в истинном восхищении и подлинно горжусь вами».

Те, кто услышали слова военного министра, выглядели как будто совершенно потерянными, поникшими, обескураженными, и это понятно: таких слов от столь скупого на похвалу и вообще малословоохотливого Барклая никто не ожидал. Было удивительно и то, что он сказал это вдруг по-русски – с языком этим он был не в ладах и обычно старался им не пользоваться.

Я, признаюсь, несколько расстроился, когда понял, что кое-кто в Виленском замке понял, что именно мне шепнул Барклай: ясно было, что опять теперь начнутся направленные против меня разного рода мерзкие интриги. Увы, так всё и было: сплошные интриги опять окружили меня плотнейшим кольцом.

И, пожалуй, едва ли не самым первым из опешивших и озлившихся был военный советник Яков де Санглен, напрямую – как директор Высшей воинской полиции – подчинявшийся Барклаю – как военному министру и командующему Первой западной армией – и особо ещё государю, как исполнитель его приватных поручений, в том числе и шпионских.

С другой стороны, ко всем этим интригам был я вполне уже готов, ибо ясно отдавал себе отчёт, что их неизбежно должно породить уже самое появление моё в Виленском замке, а также тот почёт, с коим сразу же приняли меня командующий и министр Барклай де Толли, обычно сухой, строгий и редко проявлявший чувствования свои, и сам государь Александр Павлович, отнюдь не пожелавший скрывать своей радости при выходе нашем из своего кабинета.

До занятия Виленского замка императором Франции оставалось чуть более десяти дней, правда, об этом знали покамест только я, Барклай, да наш государь.

Позднейшее авторское послесловие графа Ивана Осиповича Витта к собственноручным запискам

Виленский замок я покинул в составе государевой свиты. Произошло это ровнёхонько через десять дней после прибытия моего в Вильну, а именно июня 25 дня 1812 года. Я, между прочим, ещё успел принять участие в знаменитом, даже историческом, бале в имении «Закрет», состоявшемся июня 23 дня. После этого бала, собственно, и началось наше запланированное бегство.

Сей бал в «Закрете» чуть ведь не перевернул весь ход истории российской.

Злодей Боунапарте придумал совершенно диавольский план, в соответствии с коим во время бала крыша танцевального павильона должна была обрушиться и погрести под собою и российского императора, и Барклая, и весь цвет нашей армии.

Я не знал точно о подробностях сего умысла, но знал, что точно готовится что-то чудовищное, и даже слышал, как вдруг в одной бесед посланника Прадта со мною пару раз промелькнули слова «Закрет» и «покушение».

Я поведал обо всём этом военному советнику де Санглену, а он уже предпринял, как директор Высшей воинской полиции, надлежащие меры, и смог умело предотвратить ужасную катастрофу, правда, все лавры спасителя государя, военного министра и отечества полностию приписав при этом одному себе.

Ну, да бог с ним, с Сангленом! Самое главное, что Его Величество и Барклай по окончании сего чудовищного бала остались целёхоньки.

Итак, после бала, столь счастливо для нас всех окончившегося, Первая Западная армия Барклая стала двигаться в направлении Свенцян, однако, должен сказать, мне с нею было совсем не по пути, и вот по какой причине.

Всё дело в том, что я направлялся в Малороссию, имея при себе устные инструкции Александра Павловича и письменные указания Барклая. Однако же я отнюдь не сразу покинул государеву свиту, и на то были совсем немаловажные обстоятельства, а пожалуй что и очень даже важные обстоятельства.