с зимнего семестра[19].
– Это не их жизнь, – рычу я.
– Я знаю. Но я единственная, на кого они могут рассчитывать. Серва…
– Ты не обязана воплощать все то, что не может реализовать твоя сестра.
– Кстати, в последнее время ей намного лучше, – радостно говорит Симона. – Она принимает новое лекарство. Сейчас Серва разослала в Лондоне свои резюме. По крайней мере, мы будем рядом, если я поступлю в Кембридж…
Я не знаком ни с Сервой, ни с кем-либо из семейства Соломон.
Симона думает, что они меня не примут.
Должно быть, она права. Я знаю, каков я. Я выгляжу как головорез и веду себя так же. Мой отец умеет быть благородным, когда захочет. Он умеет водить дружбу с политиками и руководителями компаний. Я же так и не познал этой науки. Papa поставил меня управлять самими неприглядными аспектами нашего бизнеса, чем я и занимаюсь.
Я говорю Симоне, что она не обязана подчиняться требованиям своего отца.
Но я и сам связан семейными обязательствами. Что бы делали мои родные, переедь я в Нью-Йорк? Неро еще слишком молод, чтобы разбираться со всем в одиночку. И кое в чем Эдвин Дюкули был прав в тот день, когда я его убил. Papa не утратил влияния. Но с тех пор, как умерла mama, хватка его уже не та. Отец говорит мне, что нужно сделать. Но именно я исполняю его волю.
В глазах моей семьи Симона тоже не самая подходящая для меня партия. Я должен жениться на дочери какого-нибудь мафиози, на ком-то, кто понимает наш мир. Это положит начало союзу, который гарантирует безопасность нашим детям.
К тому же брак с Симоной привлек бы ненужное внимание. Мы, Галло, держимся в тени, и так было всегда. Наш мир недаром зовется «подпольем» – наши фото не появляются в разделе светской хроники газеты «Чикаго трибюн».
Именно это и случилось после бала-маскарада. Кто-то сделал снимок, и уже на следующий день наша вальсирующая пара красовалась на развороте «Чикаго Сан Таймс». К счастью, мое лицо скрывала маска, но papa был далеко не восторге от заголовка «Симона Соломон, дочь Яфью Соломона, танцует с неизвестным гостем».
Papa выписывает все газеты. За завтраком он швырнул «Таймс» прямо мне в тарелку.
– Не знал, что ты покровительствуешь искусствам, – сказал он.
Отец уже знаком с Симоной. Но я обещал ему, что мы будем держать наши отношения в тайне.
– Моего лица не видно, – заметил я.
– Это твое помешательство зашло слишком далеко. Ее отец не дурак – он вкладывается в свою дочь так же, как вкладывается в свои отели. Она – его актив. Который ты публично обесцениваешь.
– Не говори о ней так, – прорычал я, глядя отцу в лицо.
И увидел, как он вспыхивает в ответ на мою ярость.
– Ты молод, Данте. На свете много прекрасных женщин.
– Но ты не стал искать себе другую, – ответил я.
Papa вздрогнул. Он не сентиментальный человек, не из тех, кто проявляет слабость. Когда отец потерял mama, на месте его привязанности к ней образовалась пустота. И поскольку papa не может говорить о ней без эмоций, он не говорит о ней вообще.
– Твоя мать была из другого мира, и наш образ жизни давался ей нелегко. Женщине не стоит выходить замуж за такого, как я, если только она с детства не привыкла к определенному положению вещей.
– Mama приняла его.
– Не до конца. Это был единственный камень преткновения в нашем браке.
Я встал так резко, что толкнул тяжелый стол, и свежевыжатый апельсиновый сок выплеснулся из графина.
– Мы не перестанем видеться, – сообщил я отцу.
А теперь я говорю Симоне о том, что она тоже должна сделать свой выбор. Девушка отложила поступление на пару месяцев, но в итоге все равно должна будет решить.
Парсонс или Кембридж?
Я или мужчина, которого для нее выберет отец?
Мне приходится возвращать Симону раньше, чем хотелось бы.
Я высаживаю ее возле библиотеки – это ее прикрытие на сегодня.
Ее водитель Уилсон уже подъехал и ожидает девушку.
Я не люблю все эти увертки. Мне не по душе чувствовать себя ее грязным секретом.
У меня есть лишнее время, так что я заезжаю за Себом в школу.
Он выходит из дверей, едва раздается звонок, зажав под мышкой баскетбольный мяч. Этот мяч теперь такая же неотъемлемая часть его образа, как и растрепанные волосы или серебряная цепочка с образом святого Евстафия, которую брат носит не снимая. Раньше она принадлежала нашему дяде Франческо, пока того не убила «Братва».
При виде меня Себ расплывается в улыбке.
– Не знал, что ты заедешь, – говорит он.
– Подумал, может, ты захочешь заскочить в парк, – отвечаю я, выбивая мяч у него из рук и забирая его себе.
– Ага, – отвечает Себ. – Посмотрим, чего ты сто́ишь в игре.
Мы едем в Оз-парк, где полно открытых баскетбольных площадок. У меня в багажнике припасена пара шорт и кроссовки. Футболки у меня, правда, нет, но меня это и не беспокоит. Себ снимает свою тоже. Он тощий, но уже начинает обрастать мускулами. В свои тринадцать наш младшенький уже почти ростом с Неро.
Мы играем на одно кольцо с условием, что забивший мяч снова получает право на атаку. Я даю Себу первым завладеть мячом. Брат пытается обойти меня, и он чертовски быстр, но мои руки все же быстрее. Я отбираю у парня мяч, возвращаю его на линию, а затем забрасываю трехочковый прямо у него над головой.
Мяч пролетает сквозь обруч даже не задев его.
– Знаю, знаю, – говорит Себ в ответ на мое цыканье.
Это я научил брата играть. После смерти матери я водил его на площадку каждый день – Себ был так подавлен, что я почти год не видел его улыбки. Им с Аидой пришлось тяжелее всего. По крайней мере, так мне тогда казалось. Им было всего шесть и восемь, совсем еще крошки.
Но теперь я думаю, что, возможно, хуже всех пришлось Неро. Себ и Аида давно оправились. Они смогли преодолеть это, научились заново быть счастливыми. Неро же, кажется… озлобился. Он постоянно ввязывается в драки, и каждый раз хуже предыдущего. Мне кажется, рано или поздно он кого-нибудь убьет. Чтобы отвлечь брата, я взял его на ограбление инкассаторской машины. И в этом Неро хорош – хорош в прокачке машин, на которых мы будем скрываться с места преступления, хорош в следовании инструкциям. Даже хорош в том, чтобы